Книги
АННОТАЦИЯ
Въ книгѣ изслѣдуется поэтическій міръ произведеній русской литературы отъ «Бѣдной Лизы» Карамзина
и «Душеньки» Богдановича до вершинныхъ твореній Бунина и Шмелёва эмигрантскаго періода. Извѣстныя произведенія Пушкина, Гоголя, Достоевскаго, Тургенева, Толстого, Мандельштама, легенда о Китежѣ и ея оперный парафразъ интерпретируются авторомъ такимъ образомъ, чтобы читатель смогъ діалогически соотнести собственный катарсисъ съ тѣмъ векторомъ прочтенія, который предлагается въ этой книгѣ.
ПРЕДИСЛОВIЕ
Въ чёмъ именно состоитъ «радикальность», читатель этой небольшой книжки, какъ полагаю, разберётся и самъ, если рѣшится взять на себя трудъ прочесть её (впрочемъ, уже возвращеніе къ русской орѳографіи, порывая съ совѣтскимъ кривописаніемъ, — или, какъ я это формулирую въ другихъ работахъ, съ совѣтскимъ жаргономъ русскаго языка, — тоже можно расцѣнить какъ своего рода радикализмъ). О читательскомъ «трудѣ» я написалъ не всуе: переходъ отъ болѣе примитивнаго къ болѣе сложному и утончённому всегда требуетъ, какъ ни крути, нѣкотораго труда — особенно же при нынѣшней міровой тенденціи къ обвальному нарастанію примитивизаціи мышленія и воспріятія, что далеко не случайно сопровождается попытками внѣдрить всеобщую «стандартизацію», ту самую, которую — въ другую эпоху и на другомъ языкѣ — русскій философъ К. Леонтьевъ и окрестилъ «смѣсительнымъ упрощеніемъ» (въ отличіе отъ «цвѣтущей сложности»).
Съ «интерпретаціями» труднѣе. Четверть вѣка авторъ этой книги читалъ лекціи — въ разныхъ университетахъ — по исторіи зарубежнаго и отечественнаго литературовѣдѣнія. И для студентовъ, и для аспирантовъ. Я пытался (въ немалой степени ради наглядности и болѣе успѣшнаго овладѣнія аудиторіей матеріаломъ) всю исторію филологической науки, этапы развитія этой науки, осмыслить сквозь призму освоенія ею ея же «предмета»: литературнаго произведенія и того, что можно назвать слоями этого произведенія, которыми являются объектная конструкція текста, субъектно-объектный «поэтическій міръ» и субъектно-субъектный (интерсубъективный) «діалогъ согласія», говоря словами М. М. Бахтина, между авторомъ и воспринимающимъ (реципіентомъ, читателемъ, литературовѣдомъ). Систематическое разграниченіе этихъ «слоёвъ» (какъ и демонстрацію различнаго «поведенія» субъекта воспріятія) можно увидѣть, если у кого вдругъ появится такая охота, въ моей книгѣ «Спектръ адекватности въ истолкованіи литературнаго произведенія» (Москва, 1995).
Постепенно мнѣ стало очевидно, что слова «анализъ», «интерпретація» и «пониманіе» вполнѣ соотвѣтствуютъ «должному» поведенію субъекта воспріятія (литературовѣда), когда онъ пытается освоить эти самые «слои», а вмѣстѣ съ тѣмъ реальную сложность того своего «предмета», которое и называется «литературнымъ произведеніемъ». Конечно, для человѣка, не отягчённаго методологической рефлексіей, эти слова не болѣе чѣмъ синонимы, но я всё-таки пытался ихъ о-граничить, указать на границы ихъ использованія — и устно, въ своихъ научныхъ докладахъ и лекціяхъ, а также письменно, формализовавъ это использованіе даже и въ спеціальныхъ таблицахъ (1).
Въ предлагаемой же работѣ я уже не пытаюсь, какъ это дѣлалъ во всѣхъ прочихъ, акцентировать теоретическую (и методологическую) составляющую, подчеркнуть пріоритетъ концептуальной стороны надъ тѣми или иными авторскими персоналіями. Напротивъ, мнѣ захотѣлось погрузиться въ тотъ самый субъектно-объектный поэтическій міръ произведеній русской литературы, который и соотносится со словомъ «интерпретація». Нѣкоторыя главы книги были опубликованы ранѣе въ видѣ статей, однако всѣ онѣ были заново переработаны для настоящаго изданія.
Однако же, кажется, осталось совсѣмъ непрояснённымъ ещё одно слово, вынесенное на обложку этой книги… Какъ же быть-то съ нимъ? Не хочется всуе напоминать всѣмъ извѣстныя (сакральныя) коннотаціи слова любовь, лучше ужъ вернёмся къ литературѣ… Вспоминая опять-таки нѣкоторые свои филологическіе курсы (а читать приходилось за мою профессіональную карьеру самые разные — отъ «Введенія въ поэтику» до «Исторіи французской литературы»), иногда, нѣсколько поддразнивая своихъ студентовъ, я такъ интерпретировалъ само слово «филологія» (φιλολογία): вначалѣ, друзья, какъ вы видите, «φιλέω» (люблю) и лишь затѣмъ слѣдуетъ «λογος» (слово). Можетъ быть, «анализъ» возможенъ и безъ любви (ну ладно, поправлюсь: безъ любви къ своему предмету), однако и интерпретація, и, тѣмъ болѣе, пониманіе безъ любви никакъ, ну, никакъ не возможны. Какой же настоящій катарсисъ (ну, ладно, ещё разъ уточнимъ: у реципіента) возможенъ, если у него отсутствуетъ способность къ любви? И не надо разсказывать мнѣ, что сначала, молъ, «надо разобраться» (т. е., говоря филологически, проанализировать, изучить), а ужъ потомъ, какъ-нибудь потомъ, возможно, и полюбить (ну ладно, свой «предметъ», предметъ своихъ «занятій»). Ну ужъ нѣтъ: какъ ни странно, дѣло обстоитъ ровно наоборотъ: сначала нужно полюбить, а ужъ потомъ можно надѣяться и на подлинное пониманіе (или, во всякомъ случаѣ, на конгеніальную интерпретацію): «внутренняя форма» слова филологія именно, именно объ этомъ.
Наконецъ, недавнимъ солнечнымъ лѣтомъ купаясь въ сѣверномъ морѣ и одновременно занимаясь въ Славянской библіотекѣ Хельсинскаго университета, я открылъ книгу С. П. Шевырёва и прочёлъ тамъ: «…безъ любви и знать ничего невозможно…» (2), что могло бы быть лучшимъ эпиграфомъ къ этой книгѣ. Впрочемъ, сформулировалъ же ещё до Шевырёва весьма схожую мысль Пушкинъ: «…нѣтъ истины, гдѣ нѣтъ любви» (3).
1. См.: Есауловъ И. А. Постсовѣтскія миѳологіи: структуры повседневности. М., 2015. С. 580. Во второй части этой книги («Аксіологія русской культуры») собраны нѣкоторыя научныя изысканія автора 1991–2015 гг.
2. Шевыревъ С. П. Исторія русской словесности, преимущественно древней. Т. 1. М., 1846. С. 9.
3. Пушкинъ А. С. Собр. соч.: Въ 7 т. Т. 5. СПб., 1887. С. 356.