Филологи без границ на Шмелевской ассамблее в Крыму

Идея подобных ассамблей возникла в разговоре со Светланой Всеволодовной Шешуновой. Было это на том же крымском побережье Профессорского уголка Алушты в кафе «Виктория» три года назад.

Как полагается, идея уточнялась и развивалась. Наконец, в 2012 году она была впервые вполне реализована. C одним особым скифским изыском.

В этом же году прошла уже Вторая Шмелёвская ассамблея. Тема: «Первая мировая война в русской литературе и творчество И.С. Шмелева». Я как раз был сопредседателем оргкомитета, а Литинститут — одним из соорганизаторов. Из «других официальных лиц» присутствовала О.Н. Михайлюченко, начальник отдела культуры Алуштинского горсовета.

О своем докладе — «Писатели русского зарубежья о Первой мировой и гражданской войнах» — я сейчас писать не буду. Замечу лишь, что на заседании оргкомитете мною объявлено о создании движения «Филологи без границ» (PHILOLOGISTS WITHOUT BORDERS). Подобно тому, как девизом «репортёров» является свобода прессы, нашим девизом является свобода филологических изысканий. Никто не должен быть подвергнут какой бы то ни было дискриминации и преследованиям — по линии академической, образовательной, общественной — за свои убеждения (будь они монархистскими, анархическими или любыми другими). Никто не должен быть насильственно ограничен в свободе передвижения или наказан за проявления этой свободы. Особенно там, где речь идет о чисто профессиональной деятельности (научные конференции, семинары, чтение лекции и т.п.). Безумной политизированности (и нетерпимости на этой почве) не должно быть места в мире филологии. По особенностям же момента пока даже не могу сообщить о первых членах нашего движения (украинских), ибо опасаюсь как раз за их работу.

По сложившейся традиции состоялась презентация сборника научных статей XXI Крымских международных Шмелёвских чтений-2013 «И.С. Шмелёв и писатели русского зарубежья».

А вот начало моей статьи из этого сборника. «Иван Шмелёв: между художеством и жизнью»

Разумеется, слово «художество» в названии прозрачно отсылает к известной статье Ивана Ильина о Шмелеве.

Мне бы хотелось, во-первых, актуализировать некоторую дистанцию между биографическим автором – Иваном Сергеевичем Шмелевым – и автором художественных, притом вершинных его произведений. Перефразируя известную сентенцию Гершензона, Шмелев – это, конечно, в биографической своей ипостаси – Иван Сергеевич, однако в своей художественной ипостаси – это Шмелев.

Во-вторых, мне бы хотелось осмыслить то соотношение между реальностью нехудожественной и художественной, воспроизведенной в прозе Шмелева, которая, как кажется, вновь становится предметом дискуссий.

Читатель, который – после чтения вершинных произведений автора-Шмелева обратится к его переписке, положим, с Иваном Ильиным, но не только, может быть удивлен или даже поражен. Например, огромное место занимают жалобы, неудовольствия, претензии по отношению к критикам и другим пишущим людям, тем же эмигрантам. Иногда даже возникает вопрос – в какой степени Шмелев являлся православным христианином.

Мне представляется, что не дело филологии определять степень религиозности того или иного автора. Мы не можем «судить» Шмелева, не имеем никакого морального права на его законническое осуждение или обличение. С моей точки зрения, по большому счету мы не можем Ивана Сергеевича упрекнуть в чем серьезном. Однако, признаюсь, и у меня некоторые моменты переписки и некоторые жизненные перипетии Ивана Сергеевича вызывают сильное смущение. В отличие от того художественного мира, который он смог создать. Почему? Потому что любой художественный талант проявляет себя таким образом, что художник в своем творчестве становится выше себя как человека – со своими грехами, претензиями (иногда вполне мелочными), раздражением и несправедливыми порой нападками на коллег по писательскому цеху. Это закон творчества. Потому что талант – это Божий дар. С точки зрения верующего человека. У человека нерелигиозного может быть другое объяснение. Но всегда в своем творчестве, если это художественное творчество, истинное художество, по Ивану Ильину, если жизнь как таковая преображается в художество и в этом художестве проступают рассеянные в нехудожественной повседневности, однако важнейшие и существеннейшие для человека вещи, возникает образ мира, та поэтическая вселенная, которая всегда сложно и многогранно соотносится со структурами повседневности. Так и у Шмелева.

Мы, конечно, вполне имеем право проецировать мир «Солнца мертвых», мир «Лета Господня», мир «Богомолья» на биографическую канву жизни Ивана Сергеевича, это не будет какой-то вопиющей методологической оплошностью. Но следует всегда помнить о том, что смысл этих произведений несводим не только к крымским или замоскворецким историческим реалиям определенного времени, но и несводим к опыту жизни самого писателя. Там проявляется нечто большее. Точно так же, как в стихах Гёльдерлина проявляется суть немецкой речи и проступает образ Германии как таковой, в книгах Шмелева – не «шмелевская Россия», а просто Россия, Россия как она есть. <...>