РКНП: поэтика пушкинской прозы: новое понимание

В настоящее время наиболее влиятельной трактовкой «Капитанской дочки» Пушкина является, пожалуй, та, которая была предложена Ю.М. Лотманом в его работе «Идейная структура “Капитанской дочки”». Она неоднократно переиздавалась (например, в 1988 г. вышла в издательстве «Просвещение» 300-тысячным тиражом как часть «Книги для учителя»). Согласно прочтению Лотмана, «вся художественная ткань “Капитанской дочки” отчетливо распадается на два идейно-стилистических пласта, подчиненных изображению двух миров: дворянского и крестьянского». Пушкинская мысль понимается таким образом, что «народ и дворянская интеллигенция (“старинные дворяне”) выступают как естественные союзники в борьбе за свободу. Их противник — самодержавие, опирающееся на чиновников и созданную самодержавным произволом псевдоаристократию, “новую знать”». Однако, по мнению Лотмана, «социальное примирение сторон (в пушкинской повести. — И.Е.) исключено.., в трагической борьбе обе стороны имеют свою классовую правду…»; «Невозможность примирения враждующих сторон и неизбежность кровавой и истребительной гражданской войны открылась Пушкину…»; «перед ним раскрылось, что люди, живущие в социально разорванном обществе, неизбежно находятся во власти одной из двух взаимоисключающих концепций законности и справедливости»; «как дворянин, Гринев враждебен народу».

Вопрос о единстве русского мира при таком подходе не может быть не только осмыслен и понят, но и корректно поставлен. Интересна особенность точки зрения исследователя: он видит различия (ср.: «каждый из двух изображаемых Пушкиным миров имеет свой бытовой уклад, овеянный своеобразной, лишь ему присущей поэзией, свой уклад мысли, свои эстетические идеалы»), называет эти различия мирами, чрезвычайно скрупулезно разбирает то, что отличает эти «миры», находит в них «взаимоисключающие концепции», иначе говоря, акцентирует антагонистичность этих «миров», но в его тезаурусе совершенно отсутствуют категории, выявляющие тот общий знаменатель, на фоне которого и можно говорить о различиях. Там же, где требуется подняться от описания различий к чему-то объединяющему Гринева, Екатерину II и Пугачева, исследователь тут же отказывается от склонности к дифференцированию и говорит уже о «человечности» как таковой.

Лотмана не занимает вопрос о единой национальной культуре, конечно, с ее вариантами, разновидностями, особенностями, в которой — несмотря на «крайнюю жестокость обеих враждующих сторон» — оказывается возможной эта «человечность»: для него аксиоматичным является представление о социально «разорванном» обществе. Может даже показаться при чтении работы исследователя, что человечность совершенно внеположна данной культуре и тому государству, которое Лотман определяет как «дворянское», поскольку, например, законы этого государства он склонен трактовать как «бесчеловечные по сути». Впрочем, легко понять почему: один из накрепко усвоенных в отечественном литературоведении догматов марксизма — как раз учение об отсутствии единой национальной культуры — позволял сначала теоретически, а затем и практически взломать это провозглашаемое несуществующим единство. Поэтому особенности разных ярусов культуры всячески акцентировались: как видим, в данном случае они обрели даже статус различных — к тому же антагонистичных — «миров».

РКНП: ГЛАВА 2.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ.