Рецепция отечественной классики в период русской Катастрофы

Моя вступительная статья (с. 9-42) вот к этому изданию питерской серии «Pro et contra»

Русская классика: pro et contra. Железный век, антология / Сост. И. А. Есаулов, Т. Г. Петрова. — СПб.: РХГА, 2017. — 1088 с. — (Русский Путь).

Антология представляет собой подборку наиболее репрезентативных текстов писателей, критиков, исследователей и общественных деятелей первой половины ХХ века, осмысляющих пути развития русской литературы, ее цели и ценностные ориентиры. В двух частях этого тома собраны характерные – с исторической точки зрения – работы, иллюстрирующие принципиально различные стратегии и варианты осмысления русской классики. В первой части тома представлены, в основном, те авторы, которые жили и публиковались в подсоветской России, во второй – в России зарубежной. В первом случае иллюстрируются преимущественно основные тенденции, во втором сделан акцент на персоналиях. Радикальный разрыв с предшествующей культурной традицией, проявившийся в отношении к русской классике, — то, что сближает художественный авангард с «авангардом» общественно-политическим. Русское наследие при этом фрагментировалось, «реакционная» его часть если не непосредственно уничтожалась (в антологии представлен «список Крупской»: каталог по изъятию книг из библиотек и из свободной продажи в СССР), то дискредитировалась, тогда как «прогрессивная» встраивалась в строительство социализма, претерпевая характерные деформации, представленные и проанализированные в антологии. Первая же русская эмиграция, при всем разнообразии подходов, также продемонстрированных в настоящей книге, сохранила и развила творческий импульс, заданный философской критикой серебряного века.

Из вступительной статьи к тому:

В начале XX века было открыто не только своеобразие русской иконы, не только бурно развивалась как религиозная философия, так и собственно литература, но и произошло переосмысление освобожденных от позитивистских и марксистских «материалистических» пут Пушкина, Гоголя, Достоевского, Тютчева и других русских писателей. Однако освоение их наследия в рамках религиозно-философского дискурса было внутренне противоречивым и вряд ли могло быть – в сознании «людей двоящихся мыслей» (Н. Бердяев) осмыслено во всей полноте. Нужно было, очевидно, обнаружить на месте исторической России сначала руины, а затем и «строительство» небывалой в истории человечества утопии, с одновременной дискредитацией русской духовной традиции, дабы сформулировать, как это сделал М.М. Пришвин в своих тайных дневниках, особый, скрытый смысл «хрестоматийных» произведений отечественной классики <...>

Как соотносится «культурный взрыв» (Ю.М. Лотман), в ХХ веке разнесший на куски тысячелетние этические ценности России и постаравшийся уничтожить саму православную сердцевину ее культуры, и эволюционное развитие? Каково соотношение континуальности и дискретности в русской культуре? Какой формат дискретности не разрушает, а укрепляет устойчивость системы, а какой – способствует ее разрушению? <...>

Наконец, каково соотношение русской, советской и постсоветской культур? Являются ли они последовательными фазами развития (или, по другой оценке, деградации) одной цивилизации, базирующейся на той ментальности, которая и позволяет говорить о сущностном единстве культуры, либо же мы сталкиваемся с такого рода дискретностью, предполагающей настолько масштабную Катастрофу, что констатировать единство определенной культуры не представляется возможным? <...>

Следует <...> учитывать и то, что «дискретируемая» национальная культура – для последующей трансформации и адаптации «под себя» отдельных ее сегментов – все-таки (до момента полного ее уничтожения или замещения) обладает многовековым корневым потенциалом, а потому способна к «регенерации» собственной культурной памяти. Будущее все еще не предрешено, поэтому каждому предоставляется выбор: способствовать ли «празднику возрождения» (М.М. Бахтин) подлинных смыслов этой культуры, либо становиться соучастником процесса ее дискретирования и трансформации.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

В двух частях этого тома собраны характерные — с исторической точки зрения — работы русских философов, историков, литературоведов и политиков, иллюстрирующие различные стратегии и варианты осмысления русской классики. В первой части тома представлены (за некоторыми исключениями) те авторы, которые жили и публиковались в подсоветской России, а во второй — в России зарубежной. Нельзя сказать, что в первом случае исключительно представлен вариант «сontra», а во втором — «pro», если говорить о русской классической литературе (каждый случай слишком индивидуален), но все-таки общие тенденции отношения к «русскому наследию» именно таковы.

Логика построения двух частей этого единого тома тоже различна. В первом случае больше иллюстрируются тенденции, во втором — сделан акцент на персоналиях. Если несколько подробнее остановиться на композиции первой части, то мы стремились подбором текстов и их построением показать — как авангардизм в поэтике в России шел рука об руку с радикализмом в политике, насколько буквально авангардный эпатаж «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности», казавшийся в России исключительно лишь «эстетической провокацией» (А. Флакер), обернулся организаторским неистовством другого «авангарда» — партийного. Этот политический «авангард» не только сумел радикально перетолковать смысл русской классики, но и освободить от книг этих «проч. и проч.» — при помощи организаторской энергии Н. К. Крупской и ее сподвижников — русские библиотеки (см. публикуемый нами список подлежащих изъятию и последующему уничтожению книг). Радикальный разрыв с предшествующей культурной традицией (в России она так или иначе вырастала из православной веры, что было ясно уже А. С. Пушкину) — это то, что сближает, на первый взгляд, весьма разнородные течения общественной мысли. В этом смысле своего рода «авангардистами» являются не только кубофутуристы, ЛЕФовцы или деятели ОПОЯЗа, что очевидно, но и социал-демократические литераторы, вроде Л. Троцкого, В. И. Ленина или М. Горького. Читая последних (в первой части тома представлены — ради наглядности — и их дореволюционные работы), с совершенно особенной «деформацией» русской классики, любой читатель может уже вполне сопоставить интенции с их последующей реализацией в советской России и СССР.

Конечно, как в исторической России, так и в СССР (равно и в зарубежной России) всегда имелись и «вненаправленчески ориентированные» (по терминологии В. Е. Хализева) историки, философы, литературоведы. Иные из них (как представленный в первой части М. М. Бахтин, которому, впрочем, посвящено отдельное издание серии Pro et contra), получили впоследствии мировую известность, другие же (вроде А. А. Золотарёва, Н. П. Анциферова, И. М. Гревса), так и остались — по крайней мере пока — «русскими китежанами», по определению того же ученого. Однако не они определяли все-таки магистральные линии как советского, так и русского зарубежного осмысления классического отечественного наследия. Мы попытались показать — в двух частях тома — эти «линии», отдавая себе полный отчет в неизбежной неполноте и фрагментарности представляемого материала.