И СНОВА РИМ
Так сложилось, что лет десять лет назад, в другой жизни, мне довелось немного пожить в Риме. В самом что ни на есть центре, в пяти минутах ходьбы от Колизея, в пятнадцати от Капитолия. В двух шагах от знаменитого храма Санта Мария Маджиоре.
Три месяца, в лучшее время, когда в конце января-начале февраля под нежарким еще римским солнышком можно было уже загорать, раздевшись по пояс, бывало, я валялся на травке и, поглядывая на Колизей, перечитывал Борхеса. И довольно часто ходил к Испанской лестнице, что было уже дальше, мимо «гоголевского» дома, дабы спуститься потом вниз по этой лестнице и попить кофе в кофейне «Греко», а вернуться «домой» уже другой дорогой, проходя фонтан «Треви».
Прочел я, конечно, и пару лекций — за все время, но, в целом, жизнь была настолько невероятно необременительной, что иной раз напоминала прямо-таки райскую.
Принимающая сторона, собственно, и пригласившая меня поработать (над моими же проектами) и пожить у них, подчеркивала, что до меня по такому же приглашению жил тут еще один русский: Сергей Сергеевич Аверинцев (преподобный Томаш Шпидлик, с котором мы вели иной раз интересные беседы, называл его просто «Серёжей»). И был это известный в узких кругах Центр Алетти, которому я до сих пор признателен за гостеприимство, заботу, создание условий для работы, а также за стол с непременным — и отличным — красным и белым вином из собственных его виноградников.
А в Папской библиотеке, где я занимался, достаточно часто встречались и иной раз беседовали с Борисом Андреевичем Успенским, которому тоже признателен за некоторые важные для меня советы. Другая важная часть тогдашней римской жизни была связана у меня с Евгением Вагиным, с которым чаще всего встречались на виа Палестра и о котором затем я немного написал.
В этот же раз «римские каникулы» были значительно короче, да еще и с делегацией. Конференция называлась «Творчество Гоголя в контексте европейских культур» и проходила как 17 Гоголевские Чтения, организуемых московским Домом Гоголя: презентация «Постсоветских мифологий», собственно, и завершала программу этих Чтений.
Начинал же Чтения «круглый стол» — как раз в римском доме, где когда-то жил Гоголь. Должен был обсуждаться второй том «Мертвых душ», но как-то так получилось, что само обсуждение проходило не за самим столом, где просто прозвучали два доклада имлийской группы подготовки академического собрания сочинений Гоголя, а уже в кулуарах.
Суть проблемы состоит в том, как именно публиковать «академически» этот второй том (точнее, то, что от него осталось). Ю.В. Манн настаивает, что необходимо выбрать один из двух гоголевских вариантов («слоев»), а другой подать — фрагментами — в примечаниях. Я же считаю (и не только я один), что необходимо отвергнуть советскую издательскую практику и представить — в основном разделе тома — эти самые сохранившиеся ДВЕ редакции. Как это сделано в петрозаводском издании с двумя вариантами «Бесов» Достоевского. Боюсь, точнее, почти уверен, что инерционное гоголеведение победит. Хотя настоящим событием, настоящим научным прорывом был бы, что кажется мне совершенно очевидным, именно второй вариант.
Разногласий концептуальных (о смысле «Мертвых душ») я здесь касаться уже не буду, мое понимание смысла гоголевской поэмы известно, но, к некоторому моему удивлению, оказалось, что и сегодня для Ю.В. Манна юридические прегрешения Чичикова (во втором томе) значительно превышают его мистическую возможность распоряжаться душами уже умерших людей. Иными словами, гоголевская поэма больше прочитывается как авантюрный роман, а потому и аллюзии на дантовскую «Божественную комедию» (как и сама возможность пасхального воскрешения «мертвых» душ), скорее всего, в комментариях к этому академическому изданию будут затушеваны. Значит, и в этом случае мистический православный подтекст гоголевской поэмы может раствориться в «традициях советского гоголеведения», лишь отчасти «усовершенствованного» такой «поэтикой Гоголя», как она понималась тридцать лет назад.
В своем докладе «Россия с позиции вненаходимости и/или причастного видения (гоголевская «точка зрения» в «Мертвых душах» я попытался продемонстрировать возможности гуманитарной терминологии различной семантики, отсылающей к различным научным традициям. Проблема такая: могут ли быть хоть как-то согласованы различные методологические принципы – и тогда нужно употребить союз «и»? Или же их соединение настолько искусственно, что лучше оставить взаимоисключающее «или/или»? Находится ли «автор» внутри сотворенного им же художественного мира «Мертвых душ», вместе со своими персонажами, либо же вне этого мира? Понятно, что известная гоголевская особенность («О России я могу писать только в Риме») располагает к таким рассуждениям. С моим решением проблемы можно будет через какое-то время ознакомиться (устный же вариант будет представлен и в Москве: МГУ, 11-12 мая, международная конференция «Поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души»: история и современность. К 175-летию со дня выхода в свет»).
Доклад был утром, презентация вечером того же дня.
Температура в Риме доходила до + 27, погрелся я на жарком — в этот раз — римском солнышке. Слишком знакомая Испанская лестница:
Ну и, конечно, Колизей, Форум, собор св. Петра (на купол я в прошлый раз не взбирался), вилла Боргезе и т.д., а также памятник Гоголя работы Церетели (в день рождения Николая Васильевича): всё, как полагается в таких случаях.
Ну и полюбившийся мне, а — с моей подачи — и нашей «делегации» — семейный ресторанчик рядом с фонтаном Баркачча, тут и посидели после презентации «Постсоветских мифологий» (= завершении Гоголевских Чтений).
P.S. Лучшие фотографии — Олега Робинова. Хорошие — Алины Денисовой. Худшие — мои. )
5 комментариев
Большое спасибо за такие замечательные виртуальные итальяно-гоголевские каникулы, Иван Андреевич!
Прекрасные фотографии и интереснейшие размышления. Будем ждать статьи…
И как посреди амуров и богинь Гоголь писал о дяде Митяе, дяде Миняе, Коробочке…
Хотя может быть, именно поэтому и вышла «поэма»)
Гоголь их (своих героев) видел из «чудного, прекрасного далека» в иной перспективе. Более глубокой. Это поэтическое видение ни в какой «критический реализм», «сатиру» (или что там еще?) не вмещается. Однако как это — о Руси да «поэму»? Возможно ли? Слишком долго был советский морок, а до того «революционно-демократическое» остервенение и либеральные ухмылочки, дабы принять. И ведь подлинный финал «Мертвых душ» вот же он: «летит мимо всё, что ни есть на земли, и косясь постораниваются и дают ей (Руси. — И.Е.) другие народы и государства». Можно ли этакое «принять»-то? Да никогда! Ведь «с наганами» было не только «племя пушкиноведов», но и «гоголеведов». Да и только ли «было»?
…и все-таки, что бы там не писали иные, ПОЭМА Гоголя говорит сама за себя, наполняет душу именно поэзией. Даже не лирические его полёты на тройке или грустное созерцание жизни «через невидимые миру слёзы», но и самые прозаичные, казалось бы, места: «Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням. Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки…». Ведь несказанная прелесть! Не правда ли? Это ли не поэма?
Однако Вы безусловно правы, что очень нужен адекватный комментарий и анализ (не говорю уже о науке в строгом смысле, но об обучении), иначе читатель (особенно юный) сбивается с толку. До сих пор помню, как в школе меня поразила «дежурная» трактовка этой поэмы на уроках. Все читают, смеются, радуются, наслаждаются с героями обилием благ земных (вспомнить сцену как Собакевич уплел один громадного осетра), а потом строгий вывод: все это сатира и сатира и сатира. И именно социально-политическая. Тчк. Такая же история со «Старосветскими помещиками», «Обломовым», «Грозой»… И так это въелось в сознание… Но хочется верить, что ситуация-таки меняется в сторону Аксакова, а не Белинского… Проблема, как мне кажется, еще в том, что социальная трактовка проще и обыденнее. Часто на семинарах и лекциях мы ее касаемся вскользь, делаем акцент на сложности и неисповедимости отображенной в произведениях жизни, а потом на экзамене или в курсовых вылезает именно плоско-сатирическое понимание произведения. Спрашиваешь студента прямо: и что, вот Вы читали «Обломова», с Вашей точки зрения все действительно сводится к крепостному праву? «Нет, конечно!» — отвечает студент. «Так почему Вы так говорите?» –«Нууу…» И смех, и грех ))
Александр Викторович Михайлов на нашей стороне! «В «Мертвых душах» едят часто, вкусно и во всяком случае во славу неба, от которого идет такая полнота бытия! […] Не в помещиках тут дело, — они сами здесь орудия высшего и, в самой поэме, быть может, не слишком умелые проводники основного и смыслового, что созидает в поэме Гоголь. Вообще все, кто бы ни попался в поэме Гоголя, участвуют в празднике бытия и делают в него свой вклад […] Весь первый том «Мертвых душ» — это праздник бытия. Конечно, не на всех страницах творится он в одинаковую силу, есть отступления от такого тона в сторону большей прозаичности, а есть и те знаменитые страницы, где, забывая постепенно о первом плане, Гоголь дает ему прямо перерасти в ликующий гимн русской действительности с ее неизведанными широтами и неизведанными судьбами; все бремя русского бытия Гоголь, как единственный поэт, выносит в свет праздничного бытия».
!
Последние записи
Последние комментарии
Архивы