Рязань. Константиново. Есенин.
Посетил есенинскую родину. Впервые в жизни. Константиново. Время постарался провести по-есенински. С поправкой на эпоху, конечно. Cпасибо Наталье Игоревне Шубниковой-Гусевой. Уговорила. Настояла.
Конференция начиналась в ИМЛИ. В среду. Однако в это время я читал лекции. Поэтому присоединились с моей пекинской стажеркой Сунь Лэй к есенинской группе уже в автобусе на Рязань.
Утром открытие мемориальной доски на фасаде Рязанского уездного присутствия по воинской повинности. Отсюда Есенин призывался на службу. В связи с Первой мировой войной. Попали вот с Сунь Лэй в местную газету «Рязанские ведомости» (27 сентября, № 181 (4729).
Справа проф. Рязанского университета Ольга Ефимовна Воронова. Она руководитель рязанского Есенинского научного центра.
В связи с тем, что новиопская общественность в своих медиа продолжает с большевицкой упёртостью нести свой старый бред о резко отрицательном отношении Есенина к русскому патриотизму, мошеннически «не замечая», что строки «патриотизм мне органически совершенно чужд» написаны в 1923 году (см. мои некоторые рассуждения об этом советском времени ниже), очень бы хотелось, чтобы Ольга Ефимовна смогла реализовать свое намерение (не буду называть его обещанием) и восстановить в полном объеме умонастроения русского поэта именно этого времени (1915-1917 гг).
Глядишь, и с этой стороны в русские школы РФ вернется оболганная «прогрессивной общественностью» правда о великой войне. Я же со своей стороны обязуюсь продолжить исследования – и размещение на сетевых порталах – прямых предшественников нынешней большевицко-«либеральной» инквизиции, с поразительным чутьем (сами они когда-то называли его — эвфемистически — «классовым») выкорчевывавших из публичного поля всяческие проявления русского национального духа («россиянства»). Ребята весьма успешно это делали в свои 20-е годы, неустанно зачищая пространство для себя. Успешно делают это и сейчас. Начну, пожалуй, с книги Осипа Бескина о кулацкой и оппортунистической критике (Москва, 1930). Но я что-то отвлекся.
Вот Программа конференции. Сам-то я не очень усердно сидел на заседаниях, нужно же было посмотреть рязанский кремль, потрясающий, прямо-таки невероятный художественый музей. Ну и Константиново, конечно… И так далее ))) Познакомился с новыми людьми …
Все-таки сделал целых два доклада: в Рязани и в Константиново. Люди в музее Есенина сердечные, яблоками вот одарили. В Москву привезли. См. ящики с яблоками позади выступающих.
А в Рязани это выглядело так.
Выступает Сунь Лэй. И читает Есенина по-китайски:
Впрочем, посмотрите фоторепортаж на сайте Рязанского университета.
С Натальей Игоревной. Кулуарные беседы.
На обратной дороге было маленькое приключение с автобусом. В итоге песню «Из-за острова на стрежень» так и не спели. А ведь хотелось. В виде компенсации отсылаю к фильму, к первому русскому фильму «Стенька Разин» (1908). Здесь со звуком. )
Что же до жуткой атмосферы советских двадцатых годов… Ведь не случайно же создается порой такое впечатление, что Есенин в своем эпатаже и „хулиганстве“ просто искал смерти.
Да и то сказать. Вот „товарищеский суд по делу поэтов Есенина, Клычкова, Орешина и Ганина“ (по доносу сначала тов. Родкина, а потом и тов. Сосновского в „Вечерней Москве“) объявляет им „общественное порицание“. При этом некие „приехавшие из Америки товарищи“ рассказывают советскому суду в Доме Печати, что „во время своего пребывания в Америке, Есенин учинял дебоши, подобные разбираемому…“.
И что же потом? Не удовлетворившись „мягким“ приговором, „классик“ советской журналистики Мих. Кольцов в газете „Правда“ (30 декабря 1923 года) жаждет крови. Кольцов, на „творчестве“ которого воспитался целый сонм как советских, так и постсоветских журналистов, пишет: „В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендрорфа; в московской пивной основано национальное литературное объединение „Россияне“. Давайте будем грубы и нечутки, заявим, что это одно и то же…“
Вам это ничего, простите, не напоминает?
В академическом издании Есенина этот эпизод, подробно и квалифицированно разобранный, резюмируется так: „Продолжения „дело четырех поэтов“ не получило“.
При этом комментатор ссылается на уполномоченного 5-го отделения ОГПУ С.Г. Гиндина: „… принимая во внимание, что двоих из обвиняемых: Есенина и Ганина, в живых нет, а в отношении Клычкова и Орешина дело может быть прекращено за давностью, полагаю: дело следствием считать законченным…“
Написано академически корректно. И ссылка (архивная) тоже совершенно справедливая. Никаких претензий по филологической линии у меня нет. Я процитировал 7 том (книга 2) ПСС Есенина. Замечательное издание.
Однако можно ли считать, что продолжения дело четырех поэтов действительно «не получило»? То есть старания Мих. Кольцова пропали даром?
Алексея Ганина осенью 1924 года арестовали по сфабрикованному обвинению в принадлежности к «Ордену русских фашистов». Расстрелян в внесудебном порядке 30 марта 1925 г.
Сергея Есенина нашли повешенным (повесившимся) в гостинице „Англетер“ 28 декабря 1925 г.
Сергея Клычкова после нескольких лет непрекращающейся травли (последние семь лет жизни он не смог издать ни одного оригинального сборника стихотворений) 8 октября 1937 года приговорили к смертной казни и в тот же день расстреляли.
Наконец, Петра Орешина расстреляли 15 марта 1938 г. Ему, как и трем другим поэтам, так и не простили «черносотенной агитации» (разговора за столом, о котором донес тов. Родкин). О чем неопровержимо свидетельствуют материалы их «дел», впервые опубликованные в 1995 г.
Таким образом, к 1938 году ни одного из „четырех поэтов“ не осталось в живых. Как выражался Мих. Кольцов в той самой статье из „Правды“, „надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу“. Потому что в этой самой „пивной“, по Кольцову, эти „славянофилы“ ведут разговоры „о национальной душе“.
Да, забили наглухо. Гвоздями.
„Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем“: так начинается статья Есенина „Россияне“ (1923). Только не нужно забывать, что для некоторых других то же самое время представляется „золотым веком“.
P.S.
Образ поэта после 1917 г. современники определяют как «падшего ангела». <...> Можно предположить, однако, что особое отношение русских людей к поэзии Есенина можно до известной степени объяснить не только тем, что она созвучна «таинственной подоснове русской души» в ее неизменной сущности, как это предполагает писатель Юрий Мамлеев, но и этим «падением»: судьба России в ХХ в. как бы повторила предвосхитившую ее судьбу С. Есенина.
Символическим «пределом» этого падения являются печально известные строки из «Железного Миргорода»: «Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше <…> стал ругать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию. <…> С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство». В допечатной версии этого же очерка автор заявляет: «Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил «до ветру» в чужой огород».
Исследователями давно замечено текстуальное сходство этих строк и высказываний из поэмы «Страна Негодяев»:
… хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
Однако если в поэме эти глумливые строки принадлежат Чекистову-Лейбману, называющему себя «гражданином из Веймара», то в «Железном Миргороде» Есенин высказывается от себя.
Он словно пытается стать «своим», участвовать в «строительстве», затеянном совсем другими персонажами. Это желание заговорить голосом «гражданина из Веймара» проявляется не только на уровне лексики («странный и смешной» = «смешной и нелепый» и т.п. переклички), но и в обращении. Если для Чекистова до известной степени естественно, обращаясь к русскому Замарашкину, в его лице обращаться как бы ко всему русскому народу («вы… жили… строили»), то автору очерка предварительно необходимо занять какую-то внешнюю — и именно чуждую русской традиции — позицию, чтобы заявить «Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и Вашими церквями».
Для того, чтобы стать на подобную точку зрения, недостаточно обращения «Милостливые государи!», необходимо попытаться стать Чекистовым, что оказалось невозможным для Есенина.
Сам персонаж «Страны Негодяев» вполне осознает истинную направленность своих глумливых инвектив, поэтому он и потешается над Замарашкиным, называющим его «брат мой»:
Ха-ха!
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Он же, «гражданин из Веймара», открыто заявляет о том, что его непримиримость отнюдь не связана с тяжелым «годом» («скверный год», «отвратительный год»), как это полагает его незадачливый оппонент:
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысчи лет,
Потому что…
Многоточие и повтор последней фразы свидетельствуют о том, что настоящая причина проклятий, не имеющих конца, далеко не сводится к высказанному Чекистовым поводу, а имеет подобную шекспировской мистическую глубину (отсюда его упоминания о Гамлете), которую и хотел бы, но не решается высказать «гражданин из Веймара».
Инфернальный контекст этих признаний Чекистова (эпизод начинается и заканчивается грязной бранью персонажа; упоминаются «адский холод», «темнота», «ветер, как сумасшедший мельник», «чертова вьюга») также манифестирует гораздо более глубинную смысловую перспективу, далеко не сводимую к спорам времени гражданской войны в России.
Приходится и отказ С.Есенина от «цепляющихся за “Русь”» рассматривать в этом же инфернальном контексте. Не просто «чужое», но откровенно враждебное – к тому же мистически враждебное «чужое» — автор попытался декларировать в качество «своего» посредством отречения от своей православной сущности. Как замечает А.И.Михайлов, «Почти во всех автобиографиях Есенин, словно бы помня чей-то наказ или данное кому-то обещание, не забывает отметить свое безверие». Даже звучащий в поэме торжествующий хохот «гражданина из Веймара», сопровождающий уничижение России, словно бы пытается повторить – уже от собственного имени – Есенин в своем очерке («Я… осмотрел столовую, свою комнату, две ванные комнаты и, сев на софу, громко расхохотался… Вспомнил про “дым отечества”…»), попытавшись, как и его персонаж, для пущей важности напомнить о своем «заграничном» новом видении: «Я объездил все государства Европы и почти все штаты Северной Америки. Зрение мое переменилось».
Но оказалось, что стать «своим» ему попросту невозможно. Если Чекистов-Лейбман, не соглашаясь с Замарашкиным, позицирует себя как «иностранца», что не только не мешает, но как раз помогает ему чувствовать себя своим в cтране негодяев, несмотря на его демонстративно-оскорбительное дистанцирование от «бездельника-народа» и нескрываемую вражду к чужим святыням, то Есенин, отрекшийся от своих церквей, напротив, вынужден устами своего лирического героя горестно констатировать: «В своей стране я точно иностранец».
Из книги «Русская классика: новое понимание». Гл. 14.
10 комментариев
Я люблю филологов. Они такие смешные. Думают, что каждое слово имеет какой-то, только им доступный, глубокий смысл; и делают, исходя из этих слов, глубокомысленные выводы. А поэт, который сам слагает слова, прекрасно знает этим словам цену.
«Есенин говорит (а Lenta.ru цитирует) об отрицательном отношении не к патриотизму, а к “ВОИНСТВУЮЩЕМУ ПАТРИОТИЗМУ”, что совсем не одно и то же.»
По мне так что в лоб, что по лбу.
Но сейчас не об этом. Любопытно другое. Почему быть воинствующим патриотом стыдно и даже позорно, а быть, скажем, «воинствующим безбожником» нормально и даже почетно. Где логика?
Андрей, мы, филологи, в гордыне своей полагаем, что вы, поэты, без нас — никуда )))
Спасибо за сопоставление разных контекстов слова «воинствующий».
Логика советского дискурса совершенно прозрачна: быть «патриотом», особенно «воинствующим», — позорно. Потому что это означает любить и защищать свою страну.
А какая же «cвоя страна» была «до 1917 года»? Этой страны не было. А была всего лишь РОССИЯ. Значит, тот, кто ее защищает (защищал), — чужой, абсолютно чужой. Не хотел, что ли, «перерастания империалистической в гражданскую»? Тогда с ним нужно немедленно «разобраться». Конечно, С. Есенин (да только ли Есенин?) в 1923 году это вполне осознавал. Я попытался в PS в самом сжатом виде представить его позицию. Конечно же, в моей интерпретации. Нужно только понимать, что любой русский патриот, а не только Есенин, чувствовал себя своего рода иностранцем «в своей стране». Однако именно Есенин с такой искренней тоской и болью смог это ощущение сформулировать.
Ну, а советские коннотации слова «безбожник» — сугубо положительные. Значит, быть «воинствующим безбожником» вдвойне хорошо. Опять-таки об этом я рассуждаю в фильме «Безбожная Москва» на НТВ.
Впрочем, ты ведь участвовал в обсуждении того материала.
Дорогой Иван Андреевич! Спасибо за интересную заметку, а главное за то, что в своем плотном графике Вы нашли время для выступления на конференции. Вы и Ваша очаровательная стажерка были украшением нашего научного собрания.
Несколько мыслей в порядке дружеской полемики. Вы говорите:
«… строки “патриотизм мне органически совершенно чужд” написаны в 1923 году»
и далее отсылаете к публикации на Lenta.ru, где, по Вашему мнению, имеется
«старый бред о резко отрицательном отношении Есенина к русскому патриотизму».
Однако обратите внимание на деталь: Есенин говорит (а Lenta.ru цитирует) об отрицательном отношении не к патриотизму, а к «ВОИНСТВУЮЩЕМУ ПАТРИОТИЗМУ», что совсем не одно и то же.
Далее. Вы цитируете комментарий Полного академического собрания сочинений С. А. Есенина:
«В академическом издании Есенина этот эпизод, подробно и квалифицированно разобранный, резюмируется так: „Продолжения „дело четырех поэтов“ не получило“.
И далее спрашиваете: «Однако можно ли считать, что продолжения дело четырех поэтов действительно “не получило”?
Дорогой Иван Андреевич! В рамках комментария оценка событиям, связанным с закрытием дела, дана академически точно и верно: дело действительно было закрыто. Как Вы сами верно заметили, этот эпизод кратко, но емко характеризуется в комментарии, поэтому социо-культурный и исторический фон событий увидеть можно. И, конечно же, не задача комментария непосредственно связывать этот эпизод и с трагическими судьбами поэтов. Я бы сказала, что и вне комментария не стоит выстраивать безусловную и непосредственную связь между «Делом о четырех поэтов» и их гибелью.
Ну, как Вы уже отметили в личном разговоре, Иван Андреевич, полемика — двигатель науки.
Спасибо за комплимент. ))
Разномыслие я приветствую, дорогая Светлана, если бы дело обстояло иначе, я бы и семинаров-дискуссий не проводил.
Проясню свою позицию. Главное, на что я обратил внимание: некорректно высказыванием Есенина одного периода (1923 г.) комментировать его позицию другого периода (1915 г.). Тем более, информируя об открытии мемориальной доски, приуроченной к событиям Первой мировой войны. Какой, на Ваш взгляд, может быть вообще ПАТРИОТИЗМ во время великой — ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, как тогда ее называли, — войны? Не «воинствующий», а какой? Пацифистский? Я обычно советую тем, кто находится в плену советских стереотипов о Первой мировой, просто проецировать ее на Вторую мировую. Ибо ничем советские герои 1941 не «лучше» русских героев 1914, ничем. Это очень важно понять. Я сейчас, будучи Вам благодарен за отклик, не Вас «упрекаю», а проясняю ситуацию. В советские же двадцатые годы (в том числе, в 1923) русский патриотизм был просто немыслим, его было немыслимо демонстрировать. Потому что только что закончилась т.н. «гражданская» война, где одна сторона использовала лозунги как раз патриотические (русский патриотизм), а другая сторона — «интернациональные». По-моему, забывать это, проецируя высказывания 1923 года на 1915 (при всей сложности вообще позиции Есенина) нельзя.
Что касается второго вашего соображения. Только лишь с удовольствием соглашусь с Вами: «В рамках комментария оценка событиям, связанным с закрытием дела, дана академически точно и верно: дело действительно было закрыто». Я об этом, кажется, и написал. И по-другому в академическом издании невозможно было написать.
Что до дальнейших моих соображений, то это именно моя интерпретация последующих событий; интерпретация, которая абсолютно не подвергает никакой критике замечательное есенинское издание. Это — в данном случае — не полемика с «комментарием», а диалог. Неловко немного указывать свою же книгу, но в «Спектре адекватности…» я попытался теоретически обосновать подобное разномыслие. Без которого, на мой взгяд, гуманитарная наука перестаёт быть таковой. Так что я лишь следую своим методологическим установкам.
Еще раз благодарю Вас за отклик! ))
Я понимаю Вашу позицию, Иван Андреевич, и могу к ней относиться только с уважением. Просто Вы считаете, что, грубо говоря, Есенин намеренно, в угоду конъюнктурным соображениям старался отмежеваться от «империалистической» войны, я же думаю, что он вполне искренно говорил о неприемлемости для него воинствующего патриотизма (в противовес, естественно патриотизму как верности традиционной системе духовных и культурных ценностей). Что касается цитирования из 23 года по отношению к событиям 15-16 гг: по прошествии лет человек часто формулирует то, что раньше у него существовало на бессознательном уровне. 1915-1916 гг — время увлечения Есениным Толстым, теософией, разного рода религиозно-философскими поисками, так что вполне себе он мог внутренне сопротивляться войне, внешне, конечно, не имея возможности от нее никуда деться.
Нет, не по «конъюнктурным» соображениям, а потому что за патриотизм (русский патриотизм) головы сносили в двадцатые годы. Как это и произошло с Ганиным. Позже с Клычковым. И даже с Орешиным.
В другой своей книжке я цитирую авторитетное высказывание Лидии Гинзбург из ее дневников 1926 года: «У нас (в СССР. — И.Е.) сейчас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских.
Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться политикой нацменьшинств. Внутри Союза Украина, Грузия фигурируют как Украина, Грузия, но Россия — слово, не одобренное цензурой, о ней всегда нужно помнить, что она РСФСР. Это имеет свой хоть и не логический, но исторический смысл: великорусский национализм слишком связан с идеологией контрреволюции (патриотизм)».
Вот такие дела. )))
Ну, т.е., по сути — из страха? Боясь за свою голову, Есенин, писал о неприятии воинствующего патриотизма? Такие дела получаются, Иван Андреевич?
P.S. С атмосферой и историко-социальным контекстом мне все понятно. Мне интересно, как Вы объясняете мотивы Есенина.
Я не написал «из страха». Я не рассуждаю о мотивах (психологических) тех или иных поступков Есенина и его высказываний. Вам виднее, Вы есениновед в полном смысле слова. Исхожу я из того, что нам как исследователям очень часто могут быть неизвестны мотивы. И мы должны, по крайней мере, это допускать. Это не только касается Есенина. То же самое можно сказать, например, о Пушкине, о Гоголе. И тоже об этом я уже писал. Или вот здесь. Не хочу повторять своих положений, потому даю ссылки. Нужно смириться с тем, что наши «объяснения» — это всегда только лишь интерпретации. Те или иные. Поэтому я и не берусь так размашисто судить о мотивах.
Я только не согласен с Вами, что «с атмосферой и историко-социальным контекстом… все понятно». Может быть, Вам и понятно. Но, наверное, не всем всё-таки понятно. И не «всё». Если бы было «всё понятно», тогда бы то, о чем я пишу, хотя бы отчасти учитывалась в существующих «историях русской литературы». А то, о чем я пишу, затушевывается и игнорируется, как правило, в этих «историях». Конечно, невозможно «учитывать всё». Но в данном случае затушевывается и смягчается главная особенность этого периода. Тем самым происходит искажение объекта описания.
Что же касается 20 века, то о чем говорить, если многие архивные документы этого времени опять недоступны для исследователей. В том числе, 20-х годов. Обещают, что через 30 лет откроют. Ну, значит, подождем еще тридцать лет. ))
Ну, я надеюсь, что прояснил свою позицию. А те вопросы, которые Вы ставите, поставлены все-таки некорректно. Я, так сказать, рассуждаю совсем в другом научном регистре, чем тот, в которым Вы бы хотели, чтобы я рассуждал. Что поделаешь: у меня просто несколько другой подход к гуманитарным исследованиям. При полном уважении к существующим. )))
Вот и замечательная по-моему поездка, Иван Андреевич. Во всяком случае, рязанские яблочки смотрятся неподражаемо. Кроме Ваших докладов, я думаю, разнообразило конференцию и выступление Вашей китайской стажерки:) Есенин по-китайски — это замечательно. Ну а в творчестве еще действительно много вопросов и непроясненных мест. На которые Вы справедливо указали, сделав целых два (!) доклада. С чем я Вас и поздравляю! Жаль только, что фотографий рязанского кремля нет.
Да, есениноведам Сунь Лэй понравилась. В частности, прекрасным владением русским языком.
Что же касается фотографий, то я ведь теперь вообще без фотоаппарата живу. Размещаю то, что другие снимают. А фотографии рязанского кремля у меня на компте просто не раскрылись.
Последние записи
Последние комментарии
Архивы