«РОССИЯ – СЛОВО, НЕ ОДОБРЕННОЕ ЦЕНЗУРОЙ»

Это фраза из дневника Лидии Яковлевны Гинзбург, относящаяся к 1926 году. Там же Гинзбург замечает, что «у нас», т.е. в СССР, «сейчас допускаются всякие национальные чувства, за исключением великороссийских. Даже еврейский национализм… начинает теперь возрождаться…».

Сама Лидия Яковлевна усматривает в столь вопиющем неравенстве особый СМЫСЛ – «хоть не логический, но исторический». Он в том, что «великорусский национализм слишком тесно связан с идеологии контрреволюции (патриотизм)…». Как замечательно сказано и какая чудесная «логика».

Некоторые сравнивают нынешнее время с брежневской «стабильностью». Однако кое-что заставляет отчетливо вспомнить советские 20-30-е годы.

В частности, остервенелая травля всех тех, кто заподозрен в симпатиях к России, русской культуре и Православной Церкви. Пользуясь широкой поддержкой международной левой общественности, деятели новой советской литературы и искусства спешили добить своих конкурентов, дабы добиться полной монополии в культурной и образовательной сферах.

Ленин в письме Дзержинскому требует «собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей», доверить эту работу «толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ». Эти материалы, видно, действительно представляют какую-то особую государственную тайну, потому что они до сегодняшнего дня остаются закрытыми (см.: Корниенко Н.В. «Нэповская оттепель». М., 2010).

М.М. Пришвин записывает в дневнике: «… все наркомы занимаются литературой. Даются громадные средства на литературу. Время садического совокупления власти с литературой». В рамках ОГПУ, которое с 1922 года готовило секретные материалы о жизни и настроениях в закрытой (но не для советских писателей и деятелей культуры) стране, принимается программа обследования читательской аудитории: кто и что на самом деле читает в советском государстве.

В 1924 году ГПУ инициирует закрытый судебный процесс по делу «русофилов», которую чекистские критики объединяют в «террористическую» организацию «Орден русских фашистов» (все были расстреляны в том же году). В «Злых заметках» Бухарина, которые, насколько могу судить, только на редактируемом мной портале представлены в Сети http://transformations.russian-literature.com/vlast , Бухарин исхитряется обнаружить несуществующий в природе русский «новейший национализм», т.е. не вполне добитых «русопятов».

О. Павел Флоренский обвиняется в 1933 году в организации «националистической, фашистской организации, именовавшей себя «Партией Возрождения России», которая ставила «своей задачей установление фашистского строя в стране» (дело № 2886 о националистической фашистской организации). В числе прочего «организации» инкриминировалось создание «республики с сильным национально-фашистского типа правительством, опирающимся на Православную Церковь».

В общем, знакомые обвинения и знакомые страхи, не правда ли? Непременно «фашисты», непременно «националисты», непременно Православная Церковь. Узнаваемый набор и узнаваемый почерк, надо сказать. А ведь только 1933 год на дворе. Могли бы хотя бы не так громко кричать. И ведь Интернета никакого еще не было. Ан нет.

И вот законопатили «русского фашиста» о. Павла Флоренского в Соловецкий лагерь особого назначения, где он и был в итоге умучен. И пишет он письмо оттуда близкому человеку о новых хозяевах жизни: «… читаю новый не то роман, не то биографию Тынянова «Пушкин» в «Литературном современнике». Там много конкретных подробностей из жизни литературных кругов конца XVIII и начала XIX веков., вероятно большая часть материалов фактична. Общий тон мне не нравится – обычное для новых писателей стремление подмарать и лягнуть там, где не могут сказать плохого ответственно. Может быть, все, что пишет Тынянов, верно или правдоподобно, но целое – совсем не верно: кривое зеркало, передающее каждую из черт лица саму по себе только слегка искаженно, а всё лицо – неузнаваемым».

По-моему, это гениальное определение советского литературоведения как такового. Именно «подмарать» и «лягнуть», именно — «кривое зеркало». В итоге — русская литература, которую просто невозможно узнать после препарирования. Жаль, что я не знал об этом высказывании Флоренского, когда писал книгу. Однако же у меня там достаточно подробно анализируется технология работы с русской литературой других столь же крупных «авторитетов», которым было поручено разбираться с этой литературой.

Что же касается Тынянова, то даже его ученица Лидия Гинзбург называла иногда своего учителя «фокусником» и «мошенником». Может ли кто-нибудь что-либо подобное сказать о русских филологах Федоре Ивановиче Буслаеве? Александре Николаевиче Веселовском? Да никогда.

P.S. Cегодня разговаривал с одним своим коллегой старшего поколения. Он высказал интересную мысль: самое свободное время (для нас, гуманитариев) было в конце 80-начале 90, когда, как он выразился, одна цензура уже не работала, а другая еще не пришла. Однако уже к концу 1992 этот период стал заканчиваться. Так и есть.