Русский авангард и война (Белград, 2014)

опубликовано esaulov дата 2014-09-22 12:07 категории blog, Uncategorized

В Белграде вышел замечательный сборник, подготовленный Корнелией Ичин. Только что получил по почте авторский экземпляр.

По следам белградской конференции, о которой я уже писал. Посвятил Белграду несколько постов. Вот, например. Или вот. Там, конечно, не только о Белграде, но и о нас…

Корнелии Ичин удалось собрать весьма представительный состав. Хвала ей!

Ну и фрагмент моей статьи «ПОЭЗИЯ РУССКОГО АВАНГАРДА
О ПЕРВОЙ МИРОВОЙ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ»:

<...> В целом ряде публикаций я задавал риторические вопросы: чем русские герои 1914 года «хуже» советских героев 1941? Почему одним – всё (памятники, названия улиц, площадей, бульваров), а другим – ничего? Действительно, почему эти другие «прокляты и забыты», по В. Астафьеву? Вопросы эти были риторические, потому что по умолчанию было всё абсолютно ясно. Правда, у нас эти вопросы практически никто не решался (и не решается) задавать.

С точки зрения советской (и постсоветской) – русские герои 1914 года – «не наши», более того, они, поскольку сражались за Россию, за императорскую историческую Россию, – абсолютно чужие. Враги, настоящие враги. Притом не имеющие человеческого лица, не имеющие права иметь человеческое лицо.

Кто же тогда «наши», если говорить об этом времени? «Наши» — это те, кто стреляли им в спину; те, кто вели «антивоенную» агитацию и пропаганду; те, кто заявляли, что поражение России в Первой мировой – это благо. Большинство cакрализуемых позже «советских героев», «героев революции» — это же и есть предатели России, которые воткнули штык в спину сражающейся стране. Именно они совершенно открыто призывали – во время Первой мировой — к развязыванию Гражданской войны. Именно они лишили Россию плодов победы в этой Первой мировой, вывели ее из числа стран-победителей, cпособствовали прерывности истории России, трансформации России в СССР <...>

Рассматривая позицию поэтов русского авангарда, их стихи, на мой взгляд, невозможно обходить этот исторический контекст.

Например, если для Вл. Маяковского Гражданская – это война замечательного Интернационала с негодной исторической Россией, то почему бы это так и не констатировать? [79]

«Мы идем.
Вставайте, цветнокожие колоний!
Белые рабы империй —
встаньте! <...>
Те
или эти.
Мир мал.
К оружью,
Третий
Интернационал!»

Как, скажем, в стихотворении «Сволочи»:
«Берлин.
Оживает эмиграция.
Банды радуются
c голодными драться им.
По Берлину,
закручивая усики,
ходят,
хвастаются:
— Патриот!
Русский! — ».
Будьте прокляты!
Вечное «вон!» им!».

Какие тексты Вл. Маяковского вошли в сознание русского читателя? В нескольких поколений русских читателей? Или, лучше сказать, вбиты в это сознание? Разве его патриотические лубки периода Первой мировой? Ничего подобного. Cовсем напротив, стихи, показывающие абсурдность и бесчеловечность Первой мировой и своего рода восторг перед Гражданской. Т.е. доказывающие необходимость и желательность истребления своих же сограждан. Это из того же семантического ряда, что и печально знаменитый сборник советских писателей под ред. М. Горького о крайней пользе для русского народа Беломорканала. В контексте ХХ века это абсолютно то же самое, если бы европейские писатели-гуманисты, посетив Освенцим, затем написали бы — какое же прекрасное, чудесное это место – Освенцим, как он необходим для прогресса Европы и для очищения ее от мерзости, корни которой в ее же, Европы, гнусном прошлом. А кто не желает перековываться в Освенциме, того, ничего не поделаешь, приходиться уничтожать – это хорошо и гуманно – для блага всего прогрессивного человечества.

Вспомним стихотворение Вл. Маяковского «Война объявлена»:
Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
А из ночи, мрачно очерченной чернью,
багровой крови лилась и лилась струя. [80]

Бронзовые генералы на граненом цоколе
молили: «Раскуйте, и мы поедем!»
Прощающейся конницы поцелуи цокали,
и пехоте хотелось к убийце — победе.

Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.

Итак, в 1914 г. строчки «пушечного баса» рифмуются с «клочьями человеческого мяса», победа называется убийцей (это, заметим, в воюющей стране). Пусть бы попробовал хоть один советский поэт в 1941 г. назвать победу над Германией – убийцей и так писать о крови, которая, мол, льется и льется – струей. Вот именно в таких безличных формулировках: льется кровь — и это ужасно – это прямо-таки невероятно: война, а кровь льется…

Невозможно себе вообразить, чтобы хоть один советский издатель попробовал издавать в разгар «Великой Отечественной» что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее пацифистскую «Летопись» Горького.

В нашем же случае текст Маяковского появился в журнале «Новая жизнь», 1914, № 8. «Патриотика» все-таки здесь еще имеется, но она не в тексте, а в карикатуре Маяковского, которая публикуется вместе с текстом и озаглавлена «Germania grandiosa – mania grandiose». В этом же ряду – «Мама и убитый немцами вечер», представляющий собой, в сущности, пацифистский текст, где «мама и о нем, убитом, телеграмма» может быть какой угодно – русской, немецкой, африканской, потому что перед нами, скорее, именно антивоенные стихи, хотя они также дозволяются печататься гуманной Российской Империей – аккурат в разгар, между прочим, войны – в «Нови» в ноябре 1914 г.

Знаменитое «Вам!» (это уже 1915 г.) – здесь уже воюющему «поручику» Петрову, «приведенному на убой», противопоставляется негодное российское общество, которое «имеет ванную и теплый клозет». И ничего, цензура лишь заменила строки – «приведнному на убой», да и только, а остальное осталось – и было благополучно опубликовано в издании «Взял» (в том же 1915 г.). Однако перед публикой, собравшейся в «Бродячей собаке» 11 февраля 1915 г., Маяковский читал это стихотворение полностью, вместе с «я лучше блядям буду»…

Представим себе, что, например, во время Сталинградской битвы или битвы под Москвой в 1941 г. советский поэт публикует текст о людях «брошенных на убой». А также о других людях, которые из этого убоя куда-то выведены, озаглавив этот текст «Вам!». А в это время сидит в каком-нибудь сталинградском окопе какой-нибудь солдат Петров и читает о том, что ему бомбой сейчас оторвет ноги — абсолютно ни за что, потому что в то время, [81] пока он в окопе, другие читают лживые советские газеты, и этим читателям газет «отдавать жизнь в угоду» никак нельзя. Поэтому какой-нибудь позднейший переделкинский советский поэт и заявляет, что он жизнь отдавать не будет, а лучше, мол, «в баре блядям буду подавать ананасовую воду». Иногда бывают очень полезны такого рода мыслительные эксперименты.

Текст Маяковского очень занятно устроен. Мне неизвестны попытки разобраться в конструктивной организации последней строфы. То есть если читать стихи не как стихи, а как прозу, то получается, что Маяковский упрекает тех, кто имеет ванную и читает в газетах о георгиевских кавалерах, что они «жизнь не отдают». Но если читать стихи как стихи – как учил нас сам Маяковский, то вырисовывается интересный cемантический парадокс.

Если стих Маяковского читать именно так, как он учил в трактате «Как делать стихи», получается, что сразу после «жизнь отдавать в угоду?» следует: «Я лучше буду». В итоге семантика такая: где-то там бомбой выдирают ноги у поручика Петрова, у «вас» же здесь оргия за оргией, поэтому герой Маяковского заявляет: лучше блядям воду подавать — ананасовую, чем умирать за вас («жизнь отдавать в угоду»). Иначе говоря, я лучше воду буду подавать – и подчеркивается кому именно, чем сражаться за Россию.

Потому что, с этой точки зрения, сражаться за Россию – означает «умирать за вас». А георгиевский кавалер поручик Петров, у которого выдрало ноги бомбой, он — обманутый дурачок. Коннотации Маяковского именно такие.

А уж в августе 1917 г. Маяковский прямо призывает «К ответу» тех, кто продолжает сражаться за Россию. Можно сказать, что он вообще пацифист, вообще против войны, но, поскольку немецкие солдаты по-русски читать не умеют, читают его исключительно русские. И они прочитывают, что дальнейшая война бессмысленна, ибо они сражаются за то чтоб «бесплатно Босфор / проходили чьи-то суда».

Солдаты на передовой читают, что вот-вот у них «… душу вытащат. / И растопчут там ее / только для того, /чтобы кто-то / к рукам прибрал / Месопотамию». Обращаясь к солдату (по факту – именно к воюющему русскому – а не немецкому – солдату): «Когда же станешь во весь свой рост / ты, / отдающий жизнь свою им? / Когда же в лицо им бросишь вопрос: за что воюем?»

Этот текст обретает его подлинный смысл, если мы поставим его в другой исторический контекст, представив, как в 1944 г. какой-нибудь Константин Симонов обращается к советскому солдату: мол, парень, «когда же станешь во весь рост / ты, / отдающий жизнь свою им? / Когда же в лицо, [ты, советский солдат], им бросишь вопрос: за что воюем?». Хотя таких советских поэтов в СССР никогда почему-то не было, однако заградотряды сзади на всякий случай все-таки ставили исправно — именно чтобы подобный вопрос – «за что воюем» — был бы риторическим.

До «великой отечественной» Маяковский не дожил. Но до Гражданской он дожил. И здесь с ним происходит настоящая метаморфоза. [82] Самый знаменитый поэт русского авангарда уже не переживает по поводу потоков крови, не задает вопросов об оторванных бомбой ногах поручика Петрова, не призывает К ОТВЕТУ! тех, чьим лозунгом было «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!». Вовсе нет. Голубь мира Маяковский становится ястребом. Пацифист становится милитаристом. И далеко не он один. Так, Исаак Бабель на этой же войне призывал добить пана… добить поляка… добить Деникина… добить. Вот и Маяковский тоже призывает добить врагов.

Никогда в хрестоматийных стихах Маяковского читатель не cмог бы прочесть, например, такого – «Слава тебе, русский герой!». Но открывает он журнал БОВ (что значит: «Боевой отряд весельчаков» или «Большевистское веселье») за 1921 г. и читает стихотворение Маяковского «Последняя страничка Гражданской войны» :

«Слава тебе, краснозвездный герой!
Землю кровью вымыв,
во славу коммуны,
к горе за горой
шедший твердынями Крыма.

… телами рвы заполняли вы,
по трупам пройдя перешеек.

… вы
отобрали у них Перекоп
чуть не голой рукою.

В одну благодарность сливаем слова
тебе,
краснозвездная лава.
Вовеки веков, товарищи,
вам —
слава, слава, слава!»

Иными словами, ранее у какого-то поручика Петрова ноги оторвало, Маяковский гневно инкриминирует это негодным ВАМ, а теперь – мертвыми телами рвы заполнены. По трупам замечательные краснозвездные герои врываются в Крым, расстреливать и убивать дальше, но поэт Маяковский, пацифист, их славит: «слава, слава, слава!»

Любопытно и изменение отношения к крови. Так, когда речь идет о Первой мировой, то багровой крови лилась и лилась струя. Окуда она «льется»? Из ночи. Напротив, когда речь идет о Гражданской войне и добивают людей в Крыму, Маяковский пишет – «В одну благодарность сливаем слова / тебе, / краснозвездная лава». Кровь же при этом – уже не «багровая», которая льется из ночи, а совсем-совсем другая – «землю кровью вымыв». Или как у Артема Веселого: «Россия, кровью умытая». Итак, восславляется процесс, при котором кровью твоих же сограждан моют землю. [83] На этих стихах и воспитывались несколько поколений советских школьников. Как и на других строчках Маяковского – «белогвардейца найдите – и к стенке», «мало, товарищи, выворачивайтесь нутром».

В стихотворении «Ода революции» (1918) Маяковский пишет:

«А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля, —
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
взрывают тысячелетия Кремля.
«Слава».

Обращаясь к Революции:
«Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе».

И известный финал:
«Тебе обывательское
— о, будь ты проклята трижды! —
и мое,
поэтово
— о, четырежды славься, благословенная!».

По-видимому, «славься» — за то, что взрывает «тысячелетия Кремля…».

Необходимо, как мне представляется, самым принципиальным образом различать подобную кровожадность (в самом буквальном смысле – жажду крови, призыв к тому, чтобы затопить страну кровью) у наших «пацифистов» Первой мировой и, скажем, позицию Максимилиана Волошина, который тоже не принимал войны. Но Волошин последователен – его примиряющая позиция точно такая же и в годы Гражданской войны. Другие же авторы зачастую весьма избирательны. В том числе, по отношению к войне, смерти и человеческой крови. Эта избирательность, на мой взгляд, не должна затушевываться при анализе поэзии русского авангарда. [84]