УМЕР СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ЕСИН

Всего неделю назад мы с ним разговаривали перед моими лекциями у аспирантов — о литературе XVIII века, которую Есин, как оказалось, очень ценил. Он спрашивал о моей книге о новом понимании (с главами о XVIII веке), которую, к сожалению (и чувством неловкости), я подарить не мог — просто потому, что у меня ее уже нет: закончилась. А неловкость тут в том, что свои-то книги Сергей Николаевич мне исправно дарил. Вот последняя, обратите внимание на дату.

Самокат мой всплыл в памяти у Есина, очевидно, в связи с приемной комиссией в Лите, где, как всегда, Сергей Николаевич играл заглавную роль, ну а меня попросили сыграть совершенно проходную, в одном эпизоде. Вот, когда я парковался во дворике Лита, мы и по-доброму так поговорили насчет здорового вида транспорта. И у кого он лучше.

А что касается XVIII века, то Есин очень заинтересованно отнесся к моему докладу на октябрьской конференции в институте («Литература народов России и революция»), где тема моя была такая: «Революционно-демократическая аксиология и истолкование русской классической литературы после Октября». Каждый из моих читателей может догадаться, что я мог сказать об этой аксиологии и этом истолковании, однако там было отступление о практике издания Державина (до революции и после). Есину же, как ни странно, доклад понравился, у нас возник длинный такой диалог на Пленарном заседании, который продолжился затем в том же самом дворике на добрых полчаса: о непоследовательности издательской практики Грота… Жаль, не договорили… Наутро я уже должен был читать другой доклад (уже о Тургеневе) в Орле, поэтому интересный разговор пришлось поневоле скомкать, так и не разрешилась в этом дворике проблема издания Державина…

Я не думаю, что мое направление могло быть близко Сергею Николаевичу, «леваку» и социалисту; к акцентуации христианского пласта русской классики он питал известное предубеждение, которое как-то переносилось и на персоналии; некоторые его предположения, звучащие в «Дневниках», настолько фантастичны, что я не буду даже их обсуждать, однако он один из тех, кто постоянно высказывал самый живой и неподдельный интерес к чужой жизни (например, моей), научным занятиям, да и просто к литературе как таковой. Редкое качество! Говорят, что к студентам он относился лучше, чем к преподавателям: тоже редкое качество! Мне неизвестно (да и знать не хочу), как он отзывался обо мне заглазно, но в личном общении Сергей Николаевич всегда был предупредительным и — до неловкости с моей стороны — внимательным, как уже заметил, с неподдельно живым интересом к изысканиям, которые, очевидно, не могли быть ему направленчески слишком уж близки.

Когда я стал преподавать в Лите, он уже не был ректором, однако было заметно, что авторитет и влияние вполне сохранил. Как утверждают многие, именно он спас Литературный институт от уничтожения в «лихие» годы. Поклонимся ему за это.