«Я Царь — я рабъ, я — червь, я — Богъ…»: Нѣкоторыя соображенiя о наиболѣе извѣстной русской стихотворной строкѣ XVIII вѣка

<...> Въ произведеніи Державинъ пытается поэтически сформулировать должное «мѣсто» человѣка въ Богомъ созданномъ мірѣ. Бросается въ глаза, что личныя мѣстоименія «Ты» и «я» (а также ихъ производныя) весьма неравномѣрно представлены въ разныхъ строфахъ.

«Ты» имѣется въ первой (единожды, но зато въ самой первой строкѣ: «О, Ты, пространствомъ безконечный»); второй (четырежды: «Тебѣ», «Твоего», «Тебѣ», «Твоемъ»); третьей (шесть разъ, и всѣ въ формѣ «Ты», при этомъ послѣдняя строка представляетъ явное сгущеніе
и концентрацію этого «Ты»: «Ты былъ, Ты есь, Ты будешь ввѣкъ!»; такого рода частотность уникальна въ текстѣ этой оды, съ ней отчасти корреспондируетъ лишь четырёхкратное использованіе мѣстоименія «я» въ седьмой строкѣ девятой строфы: «Я царь — я рабъ,
я червь — я Богъ!»); четвёртой (во всей строфѣ трижды: «Ты», «Тебя», «Тобой»); пятой (дважды: «Твои», «Тобой»); шестой (четырежды: «Тобой», «Тобою», «Тобою», «Тобой»); седьмой (опять четырежды: «Ты», «Твоихъ», «Тебя», «Ты»); восьмой (вновь четыре раза, но въ одной формѣ — «Ты»); въ девятой — впервые и единственный разъ во всей одѣ — мѣстоименіе «Ты» отсутствуетъ вовсе; но въ десятой строфѣ частотность его употребленія возвращается къ четырёмъ: «Твое», «Твоей», «Твоей», «Твое», а въ одиннадцатой «Ты» присутствуетъ трижды: «Твоей», «Тебя», «Тебѣ».

«Я» отсутствуетъ съ первой по пятую строфы; зато въ шестой строфѣ используется трижды («мной», «я», «я»); въ седьмой — пять разъ («мнѣ», «мнѣ», «я», «моя», «я»); въ восьмой — девять («мое», «мнѣ», «меня», «мой», «я», «я», «мнѣ», «я», «мной»); въ девятой — уникальные десять разъ (и всѣ десять разъ въ формѣ «я»; повторимся, что именно въ этой, девятой, строфѣ не только совершенно исчезаетъ отсылка къ «Ты», но и имѣется вызывающая формула: «я — Богъ»); въ десятой строфѣ «я» употреблено шесть разъ («я», «я», «моей», «мое», «мой», «я»); въ одиннадцатой «я» встрѣчается дважды («я», «моей»).

Такимъ образомъ, можно констатировать рѣзкое преобладаніе «Ты» въ первыхъ строфахъ оды (въ первыхъ пяти изъ нихъ, какъ мы уже подчеркнули, «я» вообще отсутствуетъ), которое смѣняется преобладаніемъ «я» въ седьмой–девятой строфахъ (при этомъ девятая строфа представляетъ собой концентрированное (само)утвержденіе человѣческаго «я»). Самъ же моментъ встрѣчи «я» и «Ты» наблюдается въ шестой строфѣ, которая могла бы быть срединной, если бы Державинъ рѣшилъ слѣдовать принципамъ симметричности и соразмѣрности (правда, тогда бы онъ не былъ Державинымъ). Замѣтимъ ещё попутно, что мѣстоименіе «мы» возникаетъ всего лишь единожды — въ первой строфѣ («Кого мы называемъ — Богъ»), однако человѣческое «мы» неявно присутствуетъ, кромѣ этого, ещё и въ послѣдней строфѣ: «То слабымъ смертнымъ невозможно» (курсивъ въ цитируемомъ текстѣ здѣсь и далѣе мой. — И.Е.).

Слѣдуетъ также обратить вниманіе, что послѣ констатированнаго уже своего рода разгула (само)утвержденія лирическаго субъекта («я») въ девятой строфѣ (далеко не случайно вынесенная нами въ заглавіе статьи строка: «Я царь — я рабъ, я червь — я Богъ!» — стала хрестоматійной и едва ли не самой узнаваемой державинской строкой вообще) всё-таки эта строфа завершается не восклицаніемъ (восклицательнымъ предложеніемъ), а вопрошаніемъ и смиренной констатаціей: «Отколѣ происшелъ? — безвѣстенъ, / А самъ собой я быть не могъ». <...>

Возвращаясь же къ центральному для насъ предмету вниманія — седьмой строкѣ девятой строфы, можно предположить, что лирическій субъектъ, поэтическое «я», человѣкъ, находящійся въ полѣ русской православной традиціи, почувствовалъ своего рода онтологическую неувѣренность отъ подобнаго «вознесенія». И именно поэтому девятую строфу авторъ и завершаетъ не гордымъ восклицаніемъ «я — Богъ!», но немедленнымъ возвратомъ «я» на то самое своё мѣсто, которое и приличествуетъ, во всякомъ случаѣ, помнить православному человѣку.

Поскольку здѣсь и выше мы цитировали державинскій текстъ въ соотвѣтствіи съ опредѣлённой научной традиціей, то умѣстно указать на важную текстологическую проблему. Сравнительно недавно А. Левицкій предложилъ «измѣнить принятую у державиновѣдовъ практику пользоваться почти исключительно первымъ изданіемъ Грота». Левицкій является однимъ изъ самыхъ авторитетныхъ современныхъ изслѣдователей Державина, въ цитируемой нами статьѣ предлагается убѣдительное рѣшеніе нѣсколькихъ дискуссіонныхъ вопросовъ. Однако же, вникнувъ въ то, какъ Я. К. Гротъ передаётъ наиболѣе извѣстную державинскую строку въ первомъ и во второмъ изданіяхъ, а также то, какъ онъ обосновываетъ свой текстологическій выборъ, мы не увѣрены въ безусловной правотѣ американскаго русиста относительно преимуществъ второго академическаго изданія Державина. Въ комментаріяхъ ко второму изданію 1868–1878 годовъ Гротъ утверждаетъ: «…хотя въ рукописяхъ Державина, въ этомъ стихѣ слово Богъ вездѣ начинается съ большой буквы, мы позволили себѣ измѣнить это правописанiе, такъ какъ Державинъ, вообще непослѣдовательный въ орѳографiи, всегда такъ писалъ это слово, даже и тогда, когда рѣчь шла о языческихъ богахъ. Едва ли онъ здѣсь имѣлъ намѣренiе приравнять человѣка къ высшему Существу; конечно, онъ въ этомъ стихѣ разумѣлъ, подобно Юнгу — a gоd». На первый взглядъ пусть не текстологически (всё-таки это явное нарушеніе авторской воли), но въ опредѣлённомъ смыслѣ Гротъ правъ, если рѣчь идётъ о сугубо метафорическомъ выраженіи, не могъ же русскій поэтъ XVIII вѣка написать о себѣ самомъ: «я — Богъ!» Поэтому Гротъ и передаётъ державинское слово Богъ со строчной буквы, какъ будто рѣчь идётъ въ данномъ случаѣ о языческомъ божествѣ. Однако обратимъ вниманіе на то, что въ первомъ изданіи сочиненій Державина 1864–1883 годовъ («съ рисунками, найденными въ рукописяхъ, съ портретами и снимками») комментарій Грота къ этому мѣсту державинскаго текста былъ инымъ: «Мы съ своей стороны должны указать на различiе пониманiя слова Богъ въ стихѣ Юнга и въ стихѣ Державина. Юнгъ употребилъ это названіе какъ нарицательное имя, съ неопредѣленнымъ членомъ, и потому оно начинается у него строчною буквою (a god); Державинъ, напротивъ, всегда писалъ въ этомъ стихѣ Богъ». Въ этомъ изданіи слово «Богъ» въ девятой строфѣ набрано съ прописной буквы. Нужно замѣтить, что въ большинствѣ дореволюціонныхъ изданій слово «Богъ» въ этой строкѣ пишется именно съ прописной буквы.

Считать ли входящимъ въ спектръ адекватности оба варіанта, либо же предпочесть какой-нибудь одинъ? <...>

Полностью статью читать ЗДЕСЬ.

ОПУБЛИКОВАНО: Труды по русскому правописанію. 2019. Вып. 3. С. 165-176.