Гла­ва 10 — СА­ТА­НИН­СКИЕ ЗВЕЗ­ДЫ И СВЯ­ЩЕН­НАЯ ВОЙ­НА

опубликовано esaulov дата 2013-12-27 12:59 категории Uncategorized, Категория соборности в русской литературе

(«Про­кля­ты и уби­ты» Ас­та­фь­е­ва)

При­сту­пая к ана­ли­зу про­из­ве­де­ния из «не­за­вер­шен­но­го на­сто­я­ще­го», пред­ва­ри­тель­но ого­во­рим­ся, что и в этом слу­чае нас со­вер­шен­но не ин­те­ре­су­ет пуб­ли­ци­с­ти­че­с­кая по­зи­ция би­о­гра­фи­че­с­ко­го ав­то­ра, вы­ра­жен­ная им в раз­лич­ных вы­ска­зы­ва­ни­ях как по по­во­ду тех или иных по­ли­ти­че­с­ких со­бы­тий, так и по иным по­во­дам. К этим вы­ска­зы­ва­ни­ям (не­ред­ко эпа­ти­ру­ю­щим) воз­мож­но пуб­ли­ци­с­ти­че­с­кое же от­но­ше­ние, че­го мы ста­ра­лись из­бе­гать на стра­ни­цах этой кни­ги, ус­ма­т­ри­вая ав­тор­скую по­зи­цию в са­мой ор­га­ни­за­ции ху­до­же­ст­вен­но­го це­ло­го[1], ко­то­рую мож­но уло­вить и в не­за­кон­чен­ном про­из­ве­де­нии[2]. При этом на­и­бо­лее ав­то­ри­тет­ным «сло­вом» ав­то­ра яв­ля­ют­ся, ко­неч­но, не его «пря­мые» (то есть вне­ху­до­же­ст­вен­ные) вы­ска­зы­ва­ния по то­му или ино­му по­во­ду, ото­рван­ные от это­го це­ло­го, но имен­но це­лое дан­но­го про­из­ве­де­ния.

Ас­та­фь­ев­ское про­из­ве­де­ние с его апо­ка­лип­ти­че­с­ким на­зва­ни­ем, эпи­гра­фом и фи­на­лом, экс­пли­ци­ру­ю­щи­ми как раз ту ду­хов­ную тра­ди­цию, ко­то­рая и яв­ля­ет­ся цен­т­раль­ной в пре­де­лах дан­ной кни­ги, по­то­му и взя­то на­ми из мно­же­ст­ва про­из­ве­де­ний с «во­ен­ной» те­ма­ти­кой, что в нем, на наш взгляд, впер­вые ху­до­же­ст­вен­но рас­сма­т­ри­ва­ет­ся ду­хов­ная про­бле­ма, не за­гро­мож­да­е­мая во­ен­ны­ми по­ра­же­ни­я­ми и уда­ча­ми со­вет­ско­го ору­жия. В со­от­вет­ст­вии с ма­ги­с­т­раль­ной хри­с­ти­ан­ской тра­ди­ци­ей ста­вит­ся во­прос о на­ка­за­нии Бо­жи­ем рус­ских лю­дей со­вет­ско­го вре­ме­ни, на­ка­за­нии «по гре­хам на­шим», по­сле «чер­то­вой ямы»[3] со­вет­ско­го ате­из­ма.

Ав­тор пы­та­ет­ся сво­им ро­ма­ном по­ка­зать след­ст­вия то­го, что Рос­сия (пусть со­вет­ская и со­ци­а­ли­с­ти­че­с­кая) впер­вые за свою ты­ся­че­лет­нюю ис­то­рию ве­ла оте­че­ст­вен­ную вой­ну, не бу­ду­чи уже хри­с­ти­ан­ским го­су­дар­ст­вом. Бо­лее то­го, бу­ду­чи го­су­дар­ст­вом не аб­ст­ракт­но ате­и­с­ти­че­с­ким, но, как мы уже под­чер­ки­ва­ли, по­сле­до­ва­тель­но ан­ти­хри­с­ти­ан­ским (с «ве­рой», по вы­ра­же­нию Н. А. Бер­дя­е­ва, «про­ти­во­по­лож­ной хри­с­ти­ан­ской»). Не пра­во­слав­ный крест, а са­та­нин­ская звез­да бы­ла офи­ци­аль­ным пу­те­вод­ным зна­ком со­вет­ской ар­мии в этой вой­не. Крас­ные зна­ме­на и ко­мис­са­ры ве­ли в бой, а так­же та са­мая пар­тия, ко­то­рая уже со­кру­ши­ла пе­ред этим хри­с­ти­ан­скую Рос­сию.

Не­уди­ви­тель­но, что не­мец­кий фа­шизм к на­ча­лу вой­ны для боль­шой ча­с­ти на­се­ле­ния был сво­е­го ро­да пу­га­лом по­сле ку­да бо­лее страш­ных до­маш­них рас­прав. Об­раз вра­га, со­зда­ва­е­мый млад­шим лей­те­нан­том Щу­сем, не на­хо­дит ни­ка­ко­го дей­ст­вен­но­го от­кли­ка у ста­ро­об­ряд­ца Рын­ди­на:

«То­ва­рищ бо­ец! Пе­ред то­бой враг, фа­шист, по­нят­но?.. Ес­ли ты его не убь­ешь, он убь­ет те­бя. Н–ну!» <...> Щусь в бе­шен­ст­ве от­бра­сы­вал вин­тов­ку, ру­гал­ся, пле­вал­ся, кри­вил гу­бы, пы­тал­ся ра­зо­злить Ко­лю Рын­ди­на, но тот ни­как не мог под­нять в се­бе зло­бы… «Те­бя же с тво­и­ми свя­ты­ми в пер­вом бою при­кон­чат». — «На все во­ля Бо­жья».

У боль­шин­ст­ва сво­их ге­ро­ев ав­тор не на­хо­дит ни гра­на па­т­ри­оти­че­с­ко­го во­оду­шев­ле­ния. Лю­ди из си­бир­ской глу­бин­ки едут защи­щать со­вер­шен­но чу­жое го­су­дар­ст­во. Го­су­дар­ст­во с со­вер­шенно чу­жи­ми цен­но­ст­ны­ми ко­ор­ди­на­та­ми. Но как бы чуж­ды и непо­нят­ны для боль­шин­ст­ва кре­с­ть­ян ни бы­ли эти цен­но­с­ти, враж­деб­ную им до­ми­нан­ту но­вой вла­с­ти ге­рои–стра­даль­цы чув­ст­ву­ют без­о­ши­боч­но.

Это ме­то­дич­ное ис­ко­ре­не­ние на ос­ва­и­ва­е­мых со­вет­ских про­сто­рах ос­т­ров­ков пра­во­слав­ной (кре­с­ть­ян­ской) Рос­сии, рас­хри­с­ти­а­ни­ва­ние стра­ны. В со­вде­пов­ском ми­ро­по­ряд­ке преж­де все­го вы­кор­че­вы­ва­ют как на­и­боль­шую опас­ность са­мое до­ро­гое: ве­ру або­ри­ге­нов. Так, свя­той угол пре­вра­ща­ют в «за­тем­нен­ный угол, где при ца­ре сто­я­ли цар­ские ико­ны над лам­па­дой и где вме­с­то бо­гов ны­не зна­чи­лись и ле­пи­лись вож­ди ми­ро­во­го про­ле­та­ри­а­та». По­это­му же глав­ная за­бо­та зам­по­ли­та «по­вер­нуть <...> ли­цом к ком­му­ни­с­ти­че­с­ким иде­а­лам» вве­рен­ных ему для об­ра­бот­ки тем­ных но­во­бран­цев, что в пе­ре­во­де с со­вет­ско­го язы­ка на язык хри­с­ти­ан­ский оз­на­ча­ет — от­вра­тить от Бо­га не­бес­но­го. Ведь рус­ский на­род злост­но «за­та­ил­ся с ве­рой, бо­ит­ся, но Бо­га–то в ду­ше хра­нит, на не­го упо­ва­ет».

Не­смо­т­ря на бес­пре­це­дент­ный го­су­дар­ст­вен­ный ге­но­цид, все еще теп­лит­ся вы­ра­бо­тан­ный за без ма­ло­го ты­ся­че­ле­тие и про­ник­ший уже в са­мую серд­це­ви­ну хри­с­ти­ан­ской мо­ра­ли обы­чай, осо­бая рос­сий­ская мен­таль­ная струк­ту­ра че­ло­ве­че­с­ко­го по­ве­де­ния. Он–то и ис­треб­ля­ет­ся в ас­та­фь­ев­ской «страш­ной ка­зар­ме», где на­и­бо­лее на­гля­ден про­цесс пре­вра­ще­ния «ско­пи­ща лю­дей» в «ско­ти­ну», «жи­вот­ных», за­жи­во ли­ша­е­мых хри­с­ти­ан­ской ду­ши. Для Ко­ли Рын­ди­на та­кое пре­вра­ще­ние — ка­ра Гос­под­ня: «<...> ка­ра­ет его вме­с­те со все­ми ре­бя­та­ми не­ви­дан­ной ка­рой».

В от­да­лен­ном но­во­си­бир­ском ты­лу — в глу­би­не Рос­сии — на­ра­с­та­ет ощу­ще­ние бо­го­ос­тав­лен­но­с­ти, не­сво­ди­мое лишь к не­из­беж­ной по­сле­ду­ю­щей фи­зи­че­с­кой ги­бе­ли. Вспом­ним, что в «Ка­пи­тан­ской доч­ке» Бе­ло­гор­ская кре­пость (гар­ни­зон ко­то­рой чем–то весь­ма на­по­ми­на­ет ас­та­фь­ев­ских но­во­бран­цев — вплоть до не­уме­ния зна­чи­мую для хри­с­ти­ан­ско­го со­зна­ния оп­по­зи­цию «пра­во­го» и «ле­во­го», к ко­то­рой мы еще вер­нем­ся, све­с­ти к ней­т­раль­но­му зна­ко­во­му обо­зна­че­нию — мар­ши­ров­ке) — кре­пость «бо­го­спа­са­е­мая». Вы­ше мы спе­ци­аль­но рас­сма­т­ри­ва­ли это оп­ре­де­ле­ние. То­пос, «где го­то­вил ка­д­ры на фронт двад­цать пер­вый стрел­ко­вый полк», — то­же осо­бый. Но эта осо­бость ди­а­ме­т­раль­но про­ти­во­по­лож­но­го ду­хов­но­го свой­ст­ва. По ут­верж­де­нию Ашо­та Ва­с­ко­ня­на, Гос­подь «не пги­сут­ст­ву­ет… здесь. Пгок­вя­тое, по­га­ное ме­с­то». В по­сле­сло­вии упо­ми­на­ет­ся «пар­шой по­кры­тая» зем­ля во­круг стро­е­ний «но­вых вре­мен».

Од­на­ко «про­кля­тое ме­с­то» — лишь сре­до­то­чие го­ря­щей в ад­ском пла­ме­ни Рос­сии. По­ве­ст­во­ва­тель, по­доб­но древ­не­рус­ско­му ав­то­ру, спо­со­бен под­нять­ся над «про­кля­тым ме­с­том» ввысь и обо­зреть всю стра­ну це­ли­ком. При этом Свя­тая Русь от­чет­ли­во де­мон­ст­ри­ру­ет ат­ри­бу­ты ге­ен­ны ог­нен­ной (и для это­го ав­то­ра «сред­нее ме­с­то» — Чи­с­ти­ли­ще — вы­па­да­ет из мен­таль­ной струк­ту­ры ми­ра):

Ре­во­лю­ция и ре­во­лю­ци­о­не­ры за­жг­ли рус­скую зем­лю со всех сто­рон, и до сих пор она го­рит с за­па­да на вос­ток (на­прав­ле­ние ав­тор­ско­го взгля­да тут так­же не слу­чай­но и пре­до­пре­де­ле­но тра­ди­ци­ей. — И. Е.), и нет си­лы у ос­ла­бев­ше­го на­ро­да по­га­сить тот ди­кий огонь.

Что­бы апо­ка­лип­ти­че­с­кое пре­вра­ще­ние Рос­сии в СССР ста­ло ре­аль­но­с­тью, не­об­хо­дим со­вер­шен­но осо­бый ге­рой, су­мев­ший — в от­ли­чие от «ос­ла­бев­ше­го на­ро­да» — по­га­сить про­ти­во­по­лож­ное са­та­нин­ско­му пла­ме­ни на­ча­ло — хри­с­ти­ан­ское сми­ре­ние. И здесь, как бы в со­гла­сии с ка­но­на­ми соц­ре­а­лиз­ма, иду­щи­ми от Горь­ко­го и Ма­я­ков­ско­го, под­чер­ки­ва­ет­ся не­че­ло­ве­че­с­кая сущ­ность вож­дя ре­во­лю­ции — но не как пред­мет лю­бо­ва­ния, а с иной эти­че­с­кой по­зи­ции. Ав­тор из­ме­ря­ет мас­штаб­ность со­вет­ско­го ге­роя рос­сий­ским «ар­ши­ном» хри­с­ти­ан­ской мо­ра­ли:

Вы­ро­док из вы­род­ков, вы­лу­пив­ший­ся из се­мьи чу­же­род­ных шляп­ни­ков и ца­ре­убийц, до вто­ро­го рас­пя­тия Бо­га и де­то­убий­ст­ва до­шед­ший, бу­ду­чи на­ка­зан Гос­по­дом за тяж­кие гре­хи бес­пло­ди­ем, мстя за это все­му ми­ру, при­нес бес­пло­дие са­мой ро­жа­лой зем­ле рус­ской, по­га­сил сми­рен­ность в со­зна­нии са­мо­го до­б­ро­душ­но­го на­ро­да…

В этом ла­пи­дар­ном изо­б­ра­же­нии ха­рак­тер­на и прин­ци­пи­аль­ная бе­зы­мян­ность «вы­род­ка» (ко­то­ро­го луч­ше име­но­вать «он») и слов­но вы­ве­ден­ность из прокля­то­го зме­и­но­го яй­ца («вы­лу­пив­шийся») — в про­ти­во­по­лож­ность рож­де­нию («ро­жа­лой зем­ле русской»).

Су­ще­ст­вен­но так­же, что крас­ная звез­да пря­мо на­зва­на «дья­воль­ским зна­ком», при­кры­ва­ясь ко­то­рым ан­та­го­нист кре­с­ть­я­ни­на–хле­бо­паш­ца — «дар­мо­ед» — ря­дит­ся «в ко­жа­ные курт­ки ко­мис­са­ров» и «плю­ет в ру­ку, да­ю­щую хлеб». Крас­ная звез­да со­при­род­на «ре­ву­ще­му, все по­жи­ра­ю­ще­му ог­ню». По Ас­та­фь­е­ву, «со­вре­мен­ные ре­во­лю­ции, за­те­ян­ные про­воз­гла­ша­те­ля­ми пе­ре­до­вых идей», и за­во­е­ва­тель­ные по­хо­ды степ­ня­ков–ко­чев­ни­ков име­ют ти­по­ло­ги­че­с­кую ан­ти­хри­с­ти­ан­скую общ­ность. Это имен­но огонь, та си­ла, ко­то­рая «раз­ры­ва­ла и ис­пе­пе­ля­ла зем­ную плоть». Вспом­ним в этой свя­зи ужас И. А. Бу­ни­на пе­ред «ог­нем по­жи­ра­ю­щим» в од­но­имен­ной но­вел­ле.

«Но­вая, под­лая ари­с­то­кра­тия, под на­зва­ни­ем со­вет­ская», вы­плав­лен­ная в са­та­нин­ском пла­ме­ни, при­ду­мы­ва­ет «сло­ва, ло­зун­ги, за­по­ве­ди» имен­но для то­го, «что­бы им не сле­до­вать». Ра­ди со­зда­ния «под­лой ари­с­то­кра­тии», как с ужа­сом по­ни­ма­ет Ашот Ва­с­ко­нян, сам к ней при­над­ле­жа­щий, но же­ла­ю­щий «хоть чуть–чуть» рас­пла­тить­ся «за слад­кий хлеб сво­е­го дет­ст­ва» и раз­де­лить, та­ким об­ра­зом, об­щую судь­бу, и бы­ла за­жже­на рус­ская зем­ля. У этой хи­мер­ной псев­до­эли­ты — соб­ст­вен­ная мо­раль, чрез­вы­чай­но близ­кая уго­лов­но­му са­мо­от­тор­же­нию от ос­нов­ной мас­сы на­ро­да («свою шку­ру це­ня­щая боль­ше рим­ских па­т­ри­ци­ев»). Хо­тя обыч­ный ари­с­то­крат Стра­ны Со­ве­тов и со­от­вет­ст­ву­ет обоб­щен­но­му «об­ли­ку ско­то­че­ло­ве­ка», од­на­ко же име­ют­ся и осо­бые раз­ря­ды:

За ко­рот­кое вре­мя в се­лек­ции бы­ли до­стиг­ну­ты не­ви­дан­ные ре­зуль­та­ты, уз­на­ва­е­мо обо­зна­чил­ся об­лик со­вет­ско­го учи­те­ля, со­вет­ско­го вра­ча, со­вет­ско­го пар­тий­но­го ра­бот­ни­ка, но на­и­боль­ше­го ус­пе­ха пе­ре­до­вое об­ще­ст­во до­би­лось в вы­ве­де­нии по­ро­ды, па­су­щей­ся на ни­ве со­вет­ско­го пра­во­су­дия.

Мы ви­дим в ро­ма­не Ас­та­фь­е­ва ху­до­же­ст­вен­ную кон­кре­ти­за­цию ре­а­ли­зо­вав­ше­го­ся ши­га­лев­ско­го про­ек­та из «Бе­сов», при ко­то­ром «од­на де­ся­тая до­ля» по­лу­ча­ет за­кон­ное «без­гра­нич­ное пра­во над ос­таль­ны­ми де­вя­тью де­ся­ты­ми. Те же долж­ны по­те­рять лич­ность и об­ра­тить­ся вро­де как в ста­до… при без­гра­нич­ном по­ви­но­ве­нии». Со­вет­скую (но­вую) ари­с­то­кра­тию и боль­шин­ст­во на­ро­да, для ко­то­ро­го она и при­ду­мы­ва­ет «сло­ва, ло­зун­ги, за­по­ве­ди», прак­ти­че­с­ки ни­что не объ­еди­ня­ет.

Лю­би­те­лям вы­во­дить при­ду­ман­ный «де­ся­той до­лей» об­раз аб­ст­ракт­но­го «со­вет­ско­го че­ло­ве­ка» (это и есть «ло­зунг» для по­треб­ле­ния «де­вя­тью де­ся­ты­ми»), а за­тем, вы­вер­нув его на­из­нан­ку, пода­вать как homo soveticus’a не ме­ша­ло бы по­мнить о су­ще­ст­вен­но раз­лич­ной до­ле ви­ны и от­вет­ст­вен­но­с­ти. Мы уже под­чер­ки­ва­ли, что на­вя­зы­ва­е­мое пред­став­ле­ние об об­щей, кол­лек­тив­ной ви­не — про­дукт но­вей­шей ми­фо­ло­гии то­та­ли­та­риз­ма. Тог­да как ми­ро­вые то­та­ли­тар­ные си­с­те­мы прак­ти­че­с­ки осу­ще­ст­ви­ли про­грам­му Ши­га­ле­ва. Мож­но спо­рить о при­ро­де пра­вя­щей «до­ли», но прин­ци­пи­аль­ная двух­ча­ст­ность, раз­но­уров­не­вость то­та­ли­тар­ной струк­ту­ры бес­спор­на.

Пред­се­да­тель три­бу­на­ла в ас­та­фь­ев­ском ро­ма­не по­мнит свое ме­с­то в ря­дах «под­лой» со­вет­ской эли­ты: пуб­ли­ка в за­ле, со­бран­ная на по­ка­за­тель­ный суд, для не­го — «се­рая шпа­на», «ка­зар­мен­ная вши­во­та». Од­но­вре­мен­но «на всех этих ли­цах, как и все­гда, как и вез­де, где он ра­бо­тал, про­чи­ты­ва­лись уже при­выч­ная на­сто­ро­жен­ность, не­при­язнь и да­же не­на­висть»:

Ани­сим Ани­си­мо­вич по­ни­мал: не к не­му лич­но не­на­висть, к то­му де­лу, ко­то­рое он ис­пол­нял, бы­ла, есть и все­гда пре­бу­дет она, ибо еще он — он! — за­ве­щал: «Не су­ди­те да не су­ди­мы бу­де­те!» Но что нын­че он? Да ни­что! От­ме­ни­ли его в Рос­сии, вы­гна­ли, оп­ле­ва­ли, и суд здесь не божий идет, а пра­вый, со­вет­ский, по ко­то­ро­му вы­хо­дит, что все людиш­ки, на­пол­ня­ю­щие эту стра­ну («се­рая шпа­на», ли­бо, по пред­ви­де­нию Досто­ев­ско­го, «де­вять де­ся­тых». — И. Е.), все­гда во всем ви­нов­ны и под­судны.

Эпи­зод рас­ст­ре­ла (убий­ст­ва) бра­ть­ев Сне­ги­ре­вых, Сне­ги­рей — один из куль­ми­на­ци­он­ных в ро­ма­не. По­ка­за­тель­но, что все пер­со­на­жи (кро­ме от­ве­дав­ше­го уже «со­вет­ско­го пра­во­су­дия» Во­ло­ди Яш­ки­на) ожи­да­ют по­ми­ло­ва­ния бра­ть­ям за че­ты­рех­днев­ную со­вер­шен­но дет­скую, к ма­те­ри, от­луч­ку. Это ожи­да­ние («там, в вы­со­ких, стро­гих ин­стан­ци­ях пой­мут <...> пи­са­ли <...> де­ре­вен­ские лю­ди, га­зет не чи­та­ю­щие, ни­ка­ких при­ка­зов не зна­ю­щие. Мо­жет, про­ник­нут­ся…») — инер­ция хри­с­ти­ан­ско­го мы­ш­ле­ния, ког­да при­го­во­рен­ные — «пар­ниш­ки… бра­тья… по Бо­го­ву за­ве­ту». Об уко­ре­нен­но­с­ти та­ко­го ожи­да­ния мож­но су­дить хо­тя бы по рас­смо­т­рен­ной на­ми ра­нее реп­ли­ке пуш­кин­ской Ма­ши Ми­ро­но­вой («Я при­еха­ла про­сить ми­ло­с­ти, а не пра­во­су­дия»), за ко­то­рой, в свою оче­редь, мер­ца­ет пра­во­слав­ная цен­но­ст­ная оп­по­зи­ция за­ко­на и бла­го­да­ти. Од­на­ко ка­те­го­рия но­во­за­вет­но­го со­бор­но­го брат­ст­ва спо­соб­на раз­ру­шить двух­ча­ст­ную струк­ту­ру то­та­ли­тар­но­го со­ци­у­ма, от­ме­ня­ю­ще­го «ми­лость» и воз­вра­тив­ше­го­ся к за­ко­ну, прин­ци­пи­аль­но от­вер­га­ю­ще­му вся­кое хри­с­ти­ан­ское ми­ло­сер­дие в пре­де­лах «со­вет­ско­го пра­во­су­дия». Имен­но по­это­му рас­ст­рел Сне­ги­ре­вых об­раз­цо­во–по­ка­за­тель­но вос­пол­ня­ет не­уда­чу пре­ды­ду­ще­го суда над «дерз­ким блат­ня­ком» Зе­лен­цо­вым и ме­то­дич­но ве­дет к дан­но­му фи­на­лу:

По­гиб­ла се­мья Сне­ги­ре­вых. Вы­кор­че­ва­ли бла­го­де­те­ли еще од­но рус­ское гнез­до. Под ко­рень.

Рас­пра­ва вы­те­ка­ет из са­мой при­ро­ды со­вет­ско­го па­т­ри­о­тиз­ма, от­ли­чи­тель­ные осо­бен­но­с­ти ко­то­ро­го — де­мон­ст­ра­тив­ный раз­рыв с рус­ской мен­таль­но­с­тью, по­ст­ро­е­ние но­во­го (сво­е­го) оте­че­ст­ва и обыч­ное для узур­па­то­ров ожи­да­ние рас­пла­ты. По­сколь­ку «де­вять де­ся­тых» не­воз­мож­но, вос­поль­зо­вав­шись со­ве­том Лям­ши­на из тех же «Бе­сов», «взо­рвать <...> на воз­дух», эта «се­рая шпа­на» все­гда пред­став­ля­ет по­тен­ци­аль­ную опас­ность для «под­лой ари­с­то­кра­тии». Вну­т­рен­ний враг по­это­му все­гда опас­ней вра­га внеш­не­го. Не пре­кра­ща­ет­ся вой­на со своим на­ро­дом — граж­дан­ская. Под ло­зун­ги агит­про­па — «Все для фрон­та, все для по­бе­ды!» для удер­жа­ния не­на­ви­ди­мой мас­сы кон­цен­т­ри­ру­ют­ся си­лы по­дав­ле­ния:

«Пя­те­ро на двух бе­зо­руж­ных оголь­цов!» — ка­чал го­ло­вой Во­ло­дя Яш­кин, и не­до­уме­вал Щусь, хо­див­ший в шты­ко­вую на вра­га. Пом­ком­взво­да ви­дел под Вязь­мой опол­чен­цев, с пал­ка­ми, ло­ма­ми, кир­ка­ми и ло­па­та­ми бро­шен­ны­ми на вра­га до­бы­вать ору­жие, их из пу­ле­ме­тов сек­ли, гу­се­ни­ца­ми да­ви­ли. А тут та­кая бес­ст­раш­ная си­ла на двух маль­чи­шек!..

Впро­чем, «шпа­ну» нуж­но еще су­меть ра­зум­но ис­поль­зо­вать — для сво­их це­лей. Как за­ме­ча­ет Не­ржин из ко­ме­дии А. И. Со­лже­ни­цы­на «Пир по­бе­ди­те­лей» (1951):

Вот это здо­ро­во! Ива­на за­ма­ни­ли,
Ива­ну на­су­ли­ли, Ива­на на­тра­ви­ли,
По­ка он ну­жен был, чтоб к Бал­ти­ке про­то­пать[4].

Осо­бо­го ро­да па­т­ри­о­тизм пред­по­ла­га­ет и осо­бое ис­кус­ст­во, его, соб­ст­вен­но, и фор­ми­ру­ю­щее. В ас­та­фь­ев­ском ро­ма­не пред­став­ле­ны ра­бот­ни­ки «то­го со­вет­ско­го ис­кус­ст­ва, ко­то­рое ско­рее и точ­нее на­звать бы бе­сов­ст­вом»: они «вро­де бы сов­сем не слы­хи­ва­ли о ве­ли­кой рус­ской му­зы­ке, жи­во­пи­си, ли­те­ра­ту­ре, брез­го­ва­ли род­ным, в пер­вую го­ло­ву де­ре­вен­ским на­сле­ди­ем в си­лу его пол­но­го и не­по­пра­ви­мо­го от­ста­ва­ния». Дав­но от­ме­че­но, что в рус­ской хри­с­ти­ан­ской тра­ди­ции мол­ча­ние все­гда пред­по­чти­тель­нее гвал­та и шу­ма. За­ме­че­но так­же, как эта осо­бен­ность от­ра­зи­лась и в ли­те­ра­ту­ре, да­же и па­т­ри­о­ти­че­с­ко­го со­дер­жа­ния. Так, в «Бо­ро­ди­не» Лер­мон­то­ва ти­хий «наш би­вак» тем и от­ли­ча­ет­ся от ла­ге­ря про­тив­ни­ка: «И слыш­но бы­ло до рас­све­та, как ли­ко­вал фран­цуз». Меж­ду тем по­сле на­силь­ст­вен­ной транс­фор­ма­ции Рос­сии в СССР тор­же­ст­ву­ет ка­ко­фо­ния — пол­ное гос­под­ст­во шу­ма над сдер­жи­ва­ю­щей бе­сов­ст­во ти­ши­ной. «Я у зна­ме­ни стою и при­ся­гу ох­ра­няю» — «па­т­ри­о­ти­че­с­кое сти­хо­тво­ре­ние это бы­ло по­став­ле­но на сце­не в ви­де спек­так­ля–мон­та­жа, с ба­ра­бан­ным бо­ем, с ре­вом гор­на и раз­ве­ва­ю­щим­ся над го­ло­ва­ми пи­о­не­ров крас­ным зна­ме­нем». В дру­гом слу­чае куль­тур­ное «дей­ст­во гро­хо­та­ло, улю­лю­ка­ло, сви­с­те­ло, с виз­гом ве­ло бес­по­щад­ный огонь по вра­гам…»

Ро­ман во мно­гом ор­га­ни­зо­ван во­круг глу­бин­но­го раз­ла­да меж­ду па­т­ри­о­тиз­мом (в его со­вет­ском ва­ри­ан­те) и хри­с­ти­ан­ской сове­с­тью. Го­ре­ст­ная про­ти­во­по­лож­ность во­ен­но­го дол­га пе­ред го­су­дар­ст­вом, сол­дат­ской че­с­ти и хри­с­ти­ан­ско­го ми­ро­ви­де­ния — ре­аль­ность это­го ху­до­же­ст­вен­но­го ми­ра. Ес­ли со­вет­ский суд не внепо­ло­жен Бо­жь­е­му су­ду, а про­ти­во­по­ло­жен ему как за­ве­до­мо не­пра­вед­ный («…суд здесь не бо­жий <...> а <...> со­вет­ский»), зна­чит, за­щи­щать ан­ти­хри­с­ти­ан­ское го­су­дар­ст­во (то есть со­вет­ских учи­те­лей, со­вет­ских вра­чей, со­вет­ских по­лит­ра­бот­ни­ков, со­вет­ских су­дей) в оп­ре­де­лен­ном — страш­ном — смыс­ле оз­на­ча­ет по­сту­пать про­тив сво­ей хри­с­ти­ан­ской со­ве­с­ти.

С ди­лем­мой «па­т­ри­о­тизм — хри­с­ти­ан­ская со­весть» во вре­мя обо­ро­ни­тель­ной вой­ны не стал­ки­ва­лась ра­нее рус­ская ли­те­ра­ту­ра. Ро­ман В. П. Ас­та­фь­е­ва — мо­жет быть, пер­вый ро­ман об этой вой­не, на­пи­сан­ный с пра­во­слав­ных по­зи­ций и при пол­ном осо­зна­нии тра­ги­че­с­кой кол­ли­зии.

На­сколь­ко ху­до­же­ст­вен­ное ви­де­ние Ас­та­фь­е­ва, за­фик­си­ро­ван­ное тек­с­том про­из­ве­де­ния, от­ли­ча­ет­ся от луч­ших об­раз­цов луч­ших со­вет­ских ав­то­ров, об­ра­щав­ших­ся к той же те­ма­ти­ке? Что­бы от­ве­тить на этот во­прос, по­пы­та­ем­ся рас­смо­т­реть — под обо­зна­чен­ным уже на­ми уг­лом зре­ния — не­ко­то­рые «клас­си­че­с­кие» со­вет­ские тек­с­ты.

На­при­мер, по­весть В. П. Не­кра­со­ва «В око­пах Ста­лин­гра­да» — пер­вое от­но­си­тель­но ис­крен­нее про­из­ве­де­ние, ко­то­рое ин­те­рес­но не толь­ко с ис­то­ри­ко–ли­те­ра­тур­ной, но и с чи­с­то ху­до­же­ст­вен­ной сто­ро­ны. Ко­неч­но, спу­с­тя поч­ти пол­ве­ка по­сле ее опуб­ли­ко­ва­ния в жур­на­ле «Зна­мя» нет не­об­хо­ди­мо­с­ти ни в па­не­ги­ри­че­с­ких по­хва­лах впав­ше­му впос­лед­ст­вии в не­ми­лость ав­то­ру, ни в уп­ре­ках за чу­жую чи­та­тель­скую ре­цеп­цию — за то, что вождь на­ро­дов лич­но вклю­чил Не­кра­со­ва в чис­ло ла­у­ре­а­тов Ста­лин­ской пре­мии 1947 го­да. Ос­та­вим то и дру­гое шум­ли­вым пе­ре­ст­ро­еч­ным пуб­ли­ци­с­там, не за­шо­ри­ва­ясь при ана­ли­зе вы­иг­рыш­ным со­по­с­тав­ле­ни­ем с ка­зен­ны­ми об­раз­ца­ми соц­ре­а­лиз­ма: «па­губ­но за­мы­кать ли­те­ра­тур­ное яв­ле­ние в од­ной эпо­хе его со­зда­ния, в его, так ска­зать, со­вре­мен­но­с­ти»[5].

Пер­вое, что мож­но от­ме­тить в тек­с­те, — ху­до­же­ст­вен­ная убе­ди­тель­ность, с ка­кой ав­то­ру уда­ет­ся при­ми­рить ка­но­ны офи­ци­о­за и обы­ден­ную фрон­то­вую жизнь. Для рас­сказ­чи­ка и од­но­вре­мен­но глав­но­го ге­роя Кер­жен­це­ва вой­на — это пер­вое се­рь­ез­ное на­ру­ше­ние бы­ло­го идил­ли­че­с­ко­го до­во­ен­но­го жиз­не­у­кла­да, при ко­то­ром ге­рой «про­хо­дит как хо­зя­ин не­объ­ят­ной ро­ди­ны сво­ей», и про­хо­дит, на­до ска­зать, с боль­шим ком­фор­том. Труд­но­с­ти вы­не­се­ны за пре­де­лы мир­но­го вре­ме­ни — и все­це­ло от­но­сят­ся к граж­дан­ской вой­не, не­по­сред­ст­вен­ным продолжением ко­то­рой и яв­ля­ют­ся «око­пы Ста­лин­гра­да»:

Был же ког­да–то сем­над­ца­тый год. И во­сем­над­ца­тый и де­вят­над­ца­тый. Все ху­же бы­ло. Тиф, раз­ру­ха, го­лод. «Мак­сим» и трех­дюй­мов­ка — это все. И вы­кру­ти­лись все–та­ки[6].

По­сле то­го, как «вы­кру­ти­лись», за­кан­чи­ва­ют­ся все не­ст­ро­е­ния. Сво­е­го ро­да апо­фе­о­зом до­во­ен­но­го сча­с­тья вы­гля­дит опи­са­ние Ки­е­ва на пер­вых же стра­ни­цах по­ве­с­ти. Упо­ен­ность без­мя­теж­ным про­шлым, поз­во­ля­ю­щая вы­звать в па­мя­ти мель­чай­шие де­та­ли бы­та, сво­ей но­сталь­ги­че­с­кой то­наль­но­с­тью на­по­ми­на­ет мно­гие стра­ни­цы из «Ле­та Гос­под­ня» И. С. Шме­ле­ва[7]. Од­на­ко стра­на, в ко­торой пол­ным хо­зя­и­ном чув­ст­ву­ет се­бя не­кра­сов­ский ге­рой, — во­все не Рос­сия. Это со­вер­шен­но иное го­су­дар­ст­во, с со­вер­шен­но иной ду­шой и внеш­ней обо­лоч­кой. Это — стра­на со­вет­ская, эм­б­ле­мой ко­то­рой яв­ля­ет­ся от­крыт­ка от ма­мы, бе­реж­но хра­ни­мая Кер­жен­це­вым: «На ад­рес­ной сто­ро­не, сле­ва, рек­ла­ма Ре­зи­но­т­ре­с­та: ка­кие–то но­ги в вы­со­ких бо­тин­ках. А спра­ва — мар­ка — стан­ция ме­т­ро «Ма­я­ков­ская»».

Двух­ча­ст­ная при­ро­да то­та­ли­тар­но­го со­вет­ско­го со­ци­у­ма у В. П. Не­кра­со­ва мер­ца­ет и про­ры­ва­ет­ся на­ру­жу, но, в от­ли­чие от ас­та­фь­ев­ско­го ми­ра, здесь она вклю­че­на в кру­го­зор рас­сказ­чи­ка–ко­ман­ди­ра, ге­роя весь­ма при­вле­ка­тель­но­го и ис­крен­не­го, од­на­ко же на­чи­с­то ли­шен­но­го по­ка­ян­но­го со­зна­ния, при­су­ще­го хо­тя бы то­му же Ашо­ту Ва­с­ко­ня­ну. Ге­рой иде­аль­но впи­сы­ва­ет­ся в тот свет­лый, пра­зд­нич­ный мир, изо­б­ра­жен­ный на от­крыт­ке и воз­ни­ка­ю­щий в мыс­лен­ных про­гул­ках по Ки­е­ву. Это удоб­ный и за­вер­шен­ный со­вет­ский ко­с­мос, и ге­рой, по­доб­но Ан­тею, то и де­ло при­ни­ка­ет к сим­во­лам та­кой ре­аль­но­с­ти (со­вер­шен­но за­кры­той для аб­со­лют­но­го боль­шин­ст­ва ас­та­фь­ев­ских пер­со­на­жей), под­пи­ты­ва­ясь жи­ви­тель­ной для не­го энер­ги­ей, без ко­то­рой не­мыс­ли­мо дис­ком­форт­ное во­ен­ное су­ще­ст­во­ва­ние Кер­жен­це­ва. Эти «при­ни­ка­ния», как пра­ви­ло, сиг­на­ли­зи­ру­ют о не­ко­то­рой ста­би­ли­за­ции по­ход­но­го бы­та, ли­бо, по край­ней ме­ре, обо­зна­ча­ют ус­та­нов­ле­ние «по­ряд­ка в ду­ше» са­мо­го ге­роя. «Жизнь тек­ла спо­кой­но и рав­но­мер­но. Да­же «Прав­да» мос­ков­ская ста­ла до нас до­би­рать­ся. По­терь не бы­ло ни­ка­ких»; «На­чи­на­ем об­жи­вать­ся в сво­ей ще­ли… У Ва­ле­ги и Се­дых, в их уг­лу, да­же пор­т­рет Ста­ли­на и две от­крыт­ки: одес­ский опер­ный те­атр и ре­п­ро­дук­ция ре­пин­ских «За­по­рож­цев»»; «<...> на­слаж­да­юсь чтением мос­ков­ских га­зет».

Ожив­ляя в па­мя­ти эм­б­ле­мы ста­биль­но­с­ти со­вет­ско­го до­во­ен­но­го ми­ро­по­ряд­ка, в ко­то­ром так воль­но ему ды­ша­лось, рас­сказ­чик весь­ма и весь­ма тер­пим к вре­мен­ным бы­то­вым не­удоб­ст­вам, при­чи­ня­е­мым вой­ной. Прав­да, по­сле ша­ла­мов­ских, солженицынских и ас­та­фь­ев­ских опи­са­ний со­зда­ет­ся долж­ная объ­ем­ность вос­при­я­тия для ос­мыс­ле­ния ми­ни­му­ма, не­об­хо­ди­мо­го ге­рою:

И я ле­жу, ус­та­вив­шись в по­то­лок, и раз­мы­ш­ляю… о том, что все в ми­ре от­но­си­тель­но, что сей­час для ме­ня иде­ал — вот эта зем­лян­ка и ко­те­лок с лап­шой, лишь бы го­ря­чая толь­ко бы­ла, а до вой­ны мне ка­кие–то ко­с­тю­мы бы­ли нуж­ны и гал­сту­ки в по­ло­с­ку, и в бу­лоч­ной я ру­гал­ся, ес­ли не­до­ста­точ­но под­жа­рен­ный ка­лач за два семь­де­сят да­ва­ли.

Впро­чем, как сле­ду­ет из тек­с­та Не­кра­со­ва, и на фрон­те есть ко­му по­за­бо­тить­ся, что­бы Кер­жен­це­ву не при­шлось «ко­те­лок с лап­шой» при­ни­мать и в са­мом де­ле за «иде­ал».

Я ски­ды­ваю са­по­ги, гим­на­с­тер­ку, вы­тя­ги­ва­юсь на кой­ке.

— Вы чай или ко­фе бу­де­те? — спра­ши­ва­ет Ва­ле­га.

— А ко­фе с чем?

— С мо­ло­ком сгу­щен­ным.

— Тог­да ко­фе.

Ва­ле­га ухо­дит то­лочь зер­на. Ши­пит мас­ло на сковородке. Я вы­ни­маю и пе­ре­чи­ты­ваю сти­хи…

Ва­ле­га — связ­ной, си­би­ряк. Он вы­пол­ня­ет при Кер­жен­це­ве те же функ­ции, что и Са­ве­ль­ич при Гри­не­ве:

Он <...> ни од­ной ми­ну­ты не си­дит без де­ла… Он уме­ет стричь, брить, чи­нить са­по­ги, раз­во­дить ко­с­тер под про­лив­ным дож­дем. Каж­дую не­де­лю я ме­няю бе­лье, а но­с­ки он што­па­ет поч­ти как жен­щи­на. Ес­ли мы сто­им у ре­ки — еже­днев­но ры­ба, ес­ли в ле­су — зем­ля­ни­ка, чер­ни­ка, гри­бы. И все это мол­ча, бы­с­т­ро, без вся­ко­го на­по­ми­на­ния с мо­ей сто­ро­ны. За все де­вять ме­ся­цев на­шей сов­ме­ст­ной жиз­ни мне ни ра­зу не при­шлось на не­го рас­сер­дить­ся.

По­след­ние сло­ва, за ко­то­ры­ми скры­ва­ет­ся со­вер­шен­но осо­бое по­ни­ма­ние «сов­ме­ст­ной жиз­ни», го­во­рят об осо­бой до­ре­флек­сив­ной по­зи­ции рас­сказ­чи­ка не толь­ко по от­но­ше­нию к соб­ст­вен­ному до­во­ен­но­му су­ще­ст­во­ва­нию, но и к во­ен­но­му — то­же. Со­глас­но этой по­зи­ции, дей­ст­ви­тель­но «все в ми­ре от­но­си­тель­но»: в ито­ге пе­реч­ня ус­луг, ока­зы­ва­е­мых Ва­ле­гой, оцен­ка, де­мон­ст­ри­ру­ю­щая ме­с­то Ва­ле­ги и ме­с­то Кер­жен­це­ва, с точ­ки зре­ния по­след­не­го («мне <...> не при­шлось на не­го рас­сер­дить­ся»), зву­чит как выс­шая по­хва­ла, ко­то­рой Ва­ле­га дол­жен быть к то­му же еще весь­ма до­во­лен.

Ва­ле­га — в из­быт­ке ав­тор­ско­го ви­де­ния — и в са­мом де­ле сча­ст­лив. Ха­рак­те­рен раз­го­вор ор­ди­нар­цев, в по­до­бо­ст­ра­ст­но­с­ти да­ле­ко пре­вос­хо­дя­щий ла­кей­ские пе­ре­су­ды преж­них слуг. Они, «усев­шись на кор­точ­ки у вхо­да, об­суж­да­ют сво­их и чу­жих ко­ман­ди­ров». При этом Ва­ле­га так от­зы­ва­ет­ся о Кер­жен­це­ве:

«За­то по­да­вай им книж­ки. Все про­чтут. Щи хле­ба­ют, и то од­ним гла­зом в книж­ку или газе­ту смо­т­рят. Уж очень они об­ра­зо­ван­ные». По­это­му Кер­жен­цев уве­рен: «Я знаю — бу­дет при­вал, и он рас­сте­лет плащ–па­лат­ку на самом су­хом ме­с­те, и в ру­ках у ме­ня ока­жет­ся (как бы сам собой. — И. Е.) ку­сок хле­ба с мас­лом и в чи­с­той эма­ли­ро­ван­ной круж­ке — мо­ло­ко. А он бу­дет ле­жать ря­дом, ма­лень­кий, круглоголо­вый…»

Не­ма­ло­важ­но за­ме­тить, что, в от­ли­чие от Са­ве­ль­и­ча, Ва­ле­ге «все­го во­сем­над­цать лет». Но по­вто­ря­ет­ся и рев­ность Са­ве­ль­и­ча («Ва­ле­га рев­ну­ет ме­ня»), и за­бот­ли­вость, вы­хо­дя­щая да­ле­ко за пре­де­лы обя­зан­но­с­тей ор­ди­нар­ца и со­вер­шен­но не­от­ли­чи­мая от от­но­ше­ния слу­ги к ба­ри­ну: «Се­дых при­но­сит от­ку­да–то охап­ку со­ло­мы. Ва­ле­га щу­па­ет, мор­щит­ся: «Лей­те­нант не бу­дут на та­кой дря­ни спать» — и при­но­сит дру­гую…» В дру­гом слу­чае, ког­да тот же Се­дых кар­тош­ку «хо­тел про­сто так, в мун­ди­рах ва­рить… Ва­ле­га ни в ка­кую. Лей­те­нант, мол, не лю­бят (как мож­но за­ме­тить, в раз­го­во­ре ха­рак­тер­на грам­ма­ти­че­с­кая фор­ма гла­го­лов тре­ть­его ли­ца, множ. числа. — И. Е.) ше­лу­ху чи­с­тить, лю­бят чи­с­тую».

Он все–та­ки всо­вы­ва­ет мне в кар­ман кра­ю­ху хле­ба и ку­сок са­ла, за­вер­ну­то­го в га­зе­ту. Ког­да я в шко­лу еще хо­дил, мать то­же на хо­ду мне за­в­т­рак всо­вы­ва­ла. Толь­ко тог­да это бы­ла фран­цуз­ская бу­лоч­ка или буб­лик, раз­ре­зан­ный по­по­лам и на­ма­зан­ный мас­лом.

Мы ви­дим здесь — в бук­валь­ном смыс­ле — «слад­кий хлеб сво­е­го дет­ст­ва», о ко­то­ром с го­ре­чью вспо­ми­на­ет и Ва­с­ко­нян, сты­дясь его сла­до­сти пе­ред то­ва­ри­ща­ми, по­сколь­ку это имен­но от­нятый у них в до­во­ен­ное вре­мя хлеб, а по­то­му ис­ку­пить свою не­воль­ную ви­ну пе­ред ни­ми пол­но­стью уже нель­зя. По­ни­мая это, Ва­с­ко­нян и сча­ст­лив рас­пла­тить­ся хо­тя бы «чуть–чуть».

Для не­кра­сов­ско­го же рас­сказ­чи­ка двух­ча­ст­ный со­ци­ум — как раз та со­здан­ная граж­дан­ской вой­ной ре­аль­ность, ко­то­рую и нуж­но от­ста­и­вать — до по­след­ней кап­ли кро­ви. Глав­ный уп­рек до­во­ен­но­му вре­ме­ни, зву­ча­щий в ус­тах ма­те­ма­ти­ка Фар­бе­ра, от­но­сит­ся во­об­ще не ко вре­ме­ни, а к не­до­ста­точ­ной соб­ст­вен­ной бди­тель­но­с­ти пе­ред ли­цом вра­га, воз­на­ме­рив­ше­го­ся раз­ру­шить со­вет­ский двух­ча­ст­ный ко­с­мос.

На дру­гих мы с ва­ми по­ла­га­лись (се­ту­ет ге­рой. — И. Е.), сто­я­ли во вре­мя пер­во­май­ских па­ра­дов на тро­ту­а­ре, руч­ки в брюч­ки, и смо­т­ре­ли на про­хо­дя­щие тан­ки, на са­мо­ле­ты, на ша­га­ю­щих бой­цов в ше­рен­гах… Ах, как здо­ро­во, ах, ка­кая мощь! Вот и все, о чем мы тог­да ду­ма­ли…

В дру­гом ме­с­те тот же пер­со­наж со­жа­ле­ет о не­до­ста­точ­ной, на его взгляд, впи­сы­ва­е­мо­с­ти в ком­му­ни­с­ти­че­с­кий жиз­не­у­клад, о не­до­ста­точ­ном эн­ту­зи­аз­ме по его уко­ре­не­нию и о слиш­ком фор­маль­ном ос­во­е­нии во­ен­но­го де­ла:

Я сам ви­но­ват… На ла­гер­ные сбо­ры смо­т­рел как на не­об­хо­ди­мую… но край­не не­при­ят­ную по­вин­ность. Имен­но по­вин­ность. Это, ви­ди­те ли, не мое при­зва­ние.

Не­об­хо­ди­мо по­это­му хо­тя бы на фрон­те на­вер­стать упу­щен­ное — не толь­ко сра­жа­ясь, но и вклю­чив­шись в аги­та­цию и про­па­ган­ду «не по служ­бе, а по ду­ше», как вы­ра­зил­ся од­наж­ды по­эт. И в са­мом де­ле. Лей­те­нант Кер­жен­цев по воз­мож­но­с­ти не упу­с­ка­ет слу­чая для по­ли­тин­фор­ма­ции. Он в не­ко­то­ром ро­де ре­т­ран­с­ля­тор — для не чи­та­ю­щих га­зет бой­цов:

Я рас­ска­зы­ваю, как и по­че­му Гит­лер при­шел к вла­с­ти. Се­дых слу­ша­ет вни­ма­тель­но, чуть при­от­крыв рот, не ми­гая

Ве­че­ром од­наж­ды идет раз­го­вор о ге­ро­ях и на­гра­дах… «А что нуж­но сде­лать, что­бы ор­ден Ле­ни­на по­лу­чить?..» Я объ­яс­няю, го­во­рю, что не так это про­сто. Он слу­ша­ет мол­ча…

В ито­ге ста­ра­ний Кер­жен­це­ва «ох­ват» бой­цов аги­та­ци­ей уве­личи­ва­ет­ся. По су­ти де­ла, мы по­лу­ча­ем от­вет на во­прос «ос­тов­ки» Га­ли­ны — ге­ро­и­ни уже ци­ти­ро­ван­ной на­ми ко­ме­дии Со­лже­ницына:

. . . . . . . . . . ка­ким же ро­ком?
Ка­ки­ми зе­ль­я­ми? Ка­кою си­лой
Вас всех по­ну­ди­ли слу­жить мор­ло­кам,
Вра­гам на­ро­да на­ше­го, вра­гам Рос­сии?

Од­на­ко нуж­но по­мнить, что рас­сказ­чик — не про­фес­си­о­нал в этом де­ле. Для не­го га­зет­ная ин­фор­ма­ция, рас­про­ст­ра­ня­е­мая вширь, ес­те­ст­вен­ней­шим об­ра­зом гар­мо­ни­ру­ет с Пя­той сим­фо­ни­ей Чай­ков­ско­го, ко­то­рой он с вол­не­ни­ем вни­ма­ет под стук пу­ле­ме­та. Но есть и штат­ные, на­сто­я­щие аги­та­то­ры. В ми­ре не­кра­сов­ской по­ве­с­ти они так же не­об­хо­ди­мы, как бо­е­при­па­сы. И их так­же, со­глас­но тек­с­ту по­ве­с­ти, не хва­та­ет: аги­та­то­ры чрез­вы­чай­но нуж­ны со­вет­ским бой­цам:

По­лит­ра­бот­ни­ки на­ра­с­хват. Пол­ко­вой аги­та­тор наш, ве­се­лый, по­движ­ный, все­гда воз­буж­ден­ный Се­неч­ка Ло­зо­вой, пря­мо с ног сби­ва­ет­ся… А там, на пе­ре­до­вой, толь­ко и слыш­но: «Се­неч­ка, сю­да!», «Се­неч­ка, к нам!» <...> Очень лю­би­ли его бой­цы.

На­и­бо­лее ле­ст­ная ха­рак­те­ри­с­ти­ка аги­та­то­ра Се­неч­ки в ус­тах ко­мис­са­ра: ««Ра­бо­та­ет, как дья­вол… Ну как на не­го рас­сер­дишь­ся?» А ра­бо­та­ет Се­неч­ка, дей­ст­ви­тель­но, как дья­вол», — одо­б­ря­ет по­лит­ра­бот­ни­ка рас­сказ­чик. По­нят­но, что ге­рой, за­слу­жив­ший столь от­вет­ст­вен­ное срав­не­ние, не мо­жет ос­тать­ся без на­гра­ды. Он ее и по­лу­ча­ет, от­прав­ля­ясь в са­мое сре­до­то­чие са­к­раль­но­го со­вет­ско­го ко­с­мо­са, от­верг­нув­ше­го Бо­га: «Как луч­ше­го в ди­ви­зии аги­та­то­ра по­сла­ли в Моск­ву учить­ся».

В по­ве­с­ти мож­но об­на­ру­жить и не­ко­то­рые хри­с­ти­ан­ские реалии. Так, во вре­мя от­ступ­ле­ния Со­вет­ской Ар­мии рас­сказ­чик ро­ня­ет:

У каж­до­го до­ма сто­ят, смо­т­рят, как мы про­хо­дим ми­мо. И де­ти смо­т­рят. Ни­кто не бе­жит за на­ми. Все сто­ят и смо­т­рят. Толь­ко од­на ба­буш­ка в са­мом кон­це се­ла под­бе­га­ет ма­лень­ким ста­ру­ше­чь­им шаж­ком <...> Кто–то из бой­цов под­став­ля­ет ко­те­лок. «Спа­си­бо, ба­бу­ся». Ба­бу­ся быстро–бы­с­т­ро кре­с­тит его и так же бы­с­т­ро ко­вы­ля­ет на­зад, не обо­рачи­ваясь.

Но имен­но в этой глав­ке по­ве­с­ти име­ет­ся и про­об­раз ас­та­фь­ев­ской са­мо­воль­ной от­луч­ки до­мой. Вы­яс­ня­ет­ся, что се­ло и дом и здесь та­ят в се­бе вну­т­рен­нюю опас­ность, ме­шая ис­пол­не­нию во­ен­но­го дол­га. Ока­зы­ва­ет­ся, что бег­ле­цы Си­до­рен­ко и Кваст од­но­сель­ча­не:

Все­гда дер­жа­лись вме­с­те, хо­тя и бы­ли в раз­ных полках (еди­не­ние од­но­сель­чан на­пе­ре­кор рас­пре­де­ле­нию в пол­ки чре­вато уже де­зер­тир­ством! — И. Е.). Рань­ше за ни­ми ни­че­го не замечалось.

Са­мое, по­жа­луй, лю­бо­пыт­ное в по­эти­ке этой по­ве­с­ти — про­ры­ва­ю­ща­я­ся на­деж­да на не­кую сверхъ­е­с­те­ст­вен­ную си­лу, ко­то­рая толь­ко и мо­жет ос­та­но­вить не­мец­кое на­ступ­ле­ние. Ин­же­нер Ге­ор­гий Аки­мо­вич убеж­ден:

Нас спа­с­ти мо­жет толь­ко чу­до. Ина­че нас за­да­вят. За­да­вят ор­га­ни­зо­ван­но­с­тью и тан­ка­ми.

Рас­сказ­чик, рас­суж­дая о па­т­ри­о­тиз­ме, за­ме­ча­ет:

Воз­мож­но, это и есть то чу­до, ко­то­ро­го так ждет Ге­ор­гий Аки­мо­вич, чу­до бо­лее силь­ное, чем не­мец­кая ор­га­ни­зо­ван­ность.

Од­на­ко чу­дес­ное вме­ша­тель­ст­во, из­ме­нив­шее ход вой­ны, впол­не под­го­тов­ле­но сю­жет­ной ди­на­ми­кой. Ком­бат Ши­ря­ев в бе­се­де с Кер­жен­це­вым го­во­рит о Ста­ли­не:

А все–та­ки во­ля у не­го ка­кая… Два та­ких от­ступ­ле­ния сдер­жать… Су­мел ото­гнать от Моск­вы… И нем­цы ни­че­го не мо­гут сде­лать со все­ми сво­и­ми «юн­кер­са­ми» и «хейн­ке­ля­ми»… Ка­ко­во ему бы­ло?.. Ведь вто­рой год лям­ку тя­нем. А он за всех ду­май <...> Весь фронт дер­жит… И до по­бе­ды до­ве­дет. Вот уви­дишь, что до­ве­дет.

Спу­с­тя гла­ву опи­сы­ва­ет­ся воз­дей­ст­вие са­к­раль­но­го сло­ва вож­дя на весь зем­ной уни­вер­сум: от сол­дат­ской зем­лян­ки до Се­вер­ной Аф­ри­ки:

Седь­мо­го ве­че­ром при­хо­дят га­зе­ты с до­кла­дом Ста­ли­на. Мы его уже дав­но ждем. По ра­дио ни­че­го ра­зо­брать не уда­ет­ся… Толь­ко — «и на на­шей ули­це бу­дет пра­зд­ник» — ра­зо­бра­ли. Фра­зу эту об­суж­да­ют во всех зем­лян­ках и тран­ше­ях <...> Ста­лин вы­сту­пил ше­с­то­го но­я­б­ря. Седь­мо­го со­юз­ни­ки вы­са­жи­ва­ют­ся в Алжи­ре и Ора­не. Де­ся­то­го всту­па­ют в Ту­нис и Ка­саб­лан­ку.

На­ли­цо ма­те­ри­а­ли­зо­вав­ше­е­ся на­ко­нец чу­до, ко­то­ро­го «уже дав­но ждем». Впол­не за­уряд­ная фра­за, про­рвав­ша­я­ся сквозь эфир­ный шум, ста­но­вит­ся сим­во­лом во­ли, с ко­то­рой «нем­цы ни­че­го не мо­гут сде­лать со все­ми сво­и­ми «юн­кер­са­ми» и «хейн­ке­ля­ми». Та­ким об­ра­зом, «окоп­ная прав­да» рас­сказ­чи­ка под­дер­жи­ва­ет­ся эпи­че­с­кой ус­та­нов­кой на обо­же­ств­ле­ние вож­дя и впол­не язы­че­с­кой ве­рой в его все­мо­гу­ще­ст­во.

В по­ве­с­ти Б. Ш. Оку­д­жа­вы «Будь здо­ров, шко­ляр» (1961) рас­сказ­чик из­на­чаль­но на­хо­дит­ся це­ли­ком во вла­с­ти офи­ци­аль­ной по­ли­ти­че­с­кой оцен­ки — по­хва­лы ли­бо по­ри­ца­ния как ито­га жиз­ни: «Ваш сын пал смер­тью хра­б­рых при вы­пол­не­нии за­да­ния…»[8] и «Ваш сын ока­зал­ся тру­сом». То и дру­гое — воз­мож­ные ро­ли, при­ме­ря­е­мые и от­бра­сы­ва­е­мые пер­со­на­жем, од­на­ко ро­ли за­дан­ные, за­ра­нее пре­ду­с­мо­т­рен­ные фор­мой из­ве­ще­ния. Од­на­ко, при­ме­ряя обе вер­сии, рас­сказ­чик меж­ду тем не за­бы­ва­ет со­об­щить: «За не­вы­пол­не­ние за­да­ния — рас­ст­рел. А мне во­сем­над­цать лет». Воз­раст шко­ля­ра — это как бы и на­по­ми­на­ние о по­ме­хе вы­пол­не­нию «за­да­ния» и в то же вре­мя слов­но моль­ба о по­ми­ло­ва­нии — в слу­чае дей­ст­ви­тель­но­го его «невы­полне­ния».

Тог­да как от­но­ше­ние к жиз­ни и смер­ти дру­гих (ко­му как бы по­ло­же­но во­е­вать) у шко­ля­ра не­сколь­ко иное:

Си­би­ря­ки все од­но­го рос­та, — го­во­рю я, — метр во­семь­де­сят. Спе­ци­аль­но по­до­б­ра­ны… И ког­да шли си­би­ря­ки, нем­цы ка­ти­лись на за­пад без ос­та­нов­ки… По­то­му что си­би­ря­ки сто­я­ли на­смерть. Они все охот­ни­ки, мед­ве­жат­ни­ки. Они с дет­ст­ва смер­ти в гла­за смо­т­рят. Они при­вык­ли. А мы?.. Про­сто мы не при­вык­ли.

Впол­не ми­фо­ло­ги­че­с­кое пред­став­ле­ние о дру­гих, ко­то­рым гораздо при­выч­нее уми­рать, а по­то­му, ве­ро­ят­но, и не в при­мер лег­че, да и слов­но по­ло­же­но по чи­ну («они все охот­ни­ки, мед­ве­жат­ни­ки»), со­вер­шен­но не­про­из­воль­но про­ни­ка­ет в ткань тек­с­та. Од­на­ко на этой же стра­ни­це, ес­ли ссы­лать­ся на из­ве­ст­ные «Та­рус­ские стра­ни­цы», тро­га­тель­ная ре­мар­ка о не при­вык­ших к смер­ти, та­ких, как сам рас­сказ­чик:

Пол­за­ют школь­ни­ки по око­пам, уми­ра­ют от ран, без­ру­ки­ми, без­но­ги­ми до­мой воз­вра­ща­ют­ся…

По­это­му не слу­чай­но воз­ни­ка­ет со­блазн за­ме­ны тех, кто не при­вык, те­ми, кто «при­вык­ли» — «с дет­ст­ва». И раз­дра­же­ние, на­прав­лен­ное на не по­ни­ма­ю­щих ка­че­ст­вен­ной раз­но­уров­не­во­с­ти, чре­ва­той смер­тью не тех. Вспом­ним хо­тя бы ре­ак­цию шко­ля­ра, вер­нув­ше­го­ся с дей­ст­ви­тель­но опас­но­го за­да­ния:

Как я шел с па­ке­том! Ведь это черт зна­ет что… Как буд­то Ко­лю Грин­чен­ко не мог­ли по­слать. В сем­над­цать лет мой отец со­зда­вал в под­по­лье ком­со­мол, а я стою, су­ту­лый и смеш­ной, и я ни­че­го не со­здал, а толь­ко хва­с­та­юсь сво­им бла­го­род­ст­вом…

В этом пас­са­же в суб­ли­ми­ро­ван­ном ви­де мож­но раз­ли­чить мно­гие уже зна­ко­мые нам мо­ти­вы. Тут и транс­фор­ми­ро­ван­ная, но узна­ва­е­мая мо­раль: «Ум­ри ты се­го­дня, а я — за­в­т­ра». И убеж­де­ние в на­след­ст­вен­ном пра­ве на имен­но та­кую оче­ред­ность («мой отец со­зда­вал <...> ком­со­мол»). И да­же бла­го­род­ст­во, стран­ным об­ра­зом слов­но опи­ра­ю­ще­е­ся на ту же — ком­со­моль­скую — ли­нию. И оби­да: шко­ля­ра за­хо­те­ли «по­слать», под­верг­нув опас­но­с­ти, хо­тя он еще ведь «ни­че­го не со­здал». А ос­та­ви­ли не­за­дей­ст­во­ван­ным Ко­лю Грин­чен­ко, ко­то­рый, как вы­яс­ня­ет­ся, «ведь и ца­ра­пи­ны не по­лу­чил». По­ра­зи­тель­но, что и в этом слу­чае мы за­ме­ча­ем уже зна­ко­мое нам со­гла­сие дру­гих (а не толь­ко са­мо­го ге­роя) на весь­ма спе­ци­фи­че­с­кое рас­пре­де­ле­ние тя­гот во­ен­но­го вре­ме­ни. Свя­зи­ст­ка Ни­на убеж­да­ет рас­сказ­чи­ка: «…те­бе не во­е­вать на­до».

Ви­де­ние се­бя как сце­ни­че­с­ко­го пер­со­на­жа, по­сто­ян­но про­ве­ря­ю­ще­го свои ша­ги и по­ступ­ки чу­жим взгля­дом из­вне, из зри­тель­но­го за­ла, на­столь­ко ор­га­нич­но для рас­сказ­чи­ка, что его нель­зя све­с­ти лишь к офи­ци­аль­ной сце­не (на­при­мер, иг­ре с «до­не­се­ни­ем»). Оно объ­ем­лет весь текст. Ср.:

Я смо­т­рю на свои не очень ан­тич­ные но­ги, то­нень­кие, в об­мот­ках. И на здо­ро­вен­ные сол­дат­ские бо­тин­ки. Все это, долж­но быть, очень смешно <...> Ко­неч­но, ес­ли бы я был в са­по­гах, в ли­хой офи­цер­ской ши­не­ли…

Пред­став­ляю, как смеш­но я вы­гля­дел: рас­став­лен­ные но­ги, и ру­ки в кар­ма­нах ши­не­ли, и пи­лот­ка, на­тя­ну­тая на уши… Мне бы толь­ко шап­ку–ушан­ку, я не вы­гля­дел бы та­ким жал­ким.

Ге­рой слов­но бы под­би­ра­ет для се­бя ту внеш­нюю обо­лоч­ку (одеж­ду), ко­то­рая смог­ла бы скрыть от дру­гих смя­те­ние вну­т­рен­не­го «я» и по­мочь об­ре­с­ти не­об­хо­ди­мую ус­той­чи­вость в ми­ре дру­гих.

Те­а­т­ра­ли­зо­ван в со­зна­нии рас­сказ­чи­ка и сам мо­мент воз­мож­ной смер­ти:

При­ста­вят ме­ня к стен­ке… Вы­ве­дут ме­ня в по­ле <...> мо­жет быть, за­в­т­ра ле­жать мне, рас­ки­нув ру­ки <...> По­мо­ги­те мне. Спа­си­те ме­ня… Ма­лень­кий ку­со­чек свин­ца в серд­це, в го­ло­ву и все? И мое го­ря­чее серд­це не бу­дет го­ря­чим?..

Од­на­ко же к ко­му об­ра­ща­ет­ся с моль­бой о спа­се­нии рас­сказ­чик? У Оку­д­жа­вы мож­но за­ме­тить не­ко­то­рую не­уве­рен­ность имен­но в ад­ре­со­ван­но­с­ти сте­на­ний шко­ля­ра. Прав­да, важ­но, что у ге­роя рож­да­ет­ся сам во­прос об ад­ре­са­те:

Ко­му я го­во­рю все это? У ко­го про­шу по­мо­щи? Мо­жет быть, вот у них, у этих бре­вен, ко­то­ры­ми ук­реп­лен блин­даж?

За­тем в па­мя­ти воз­ни­ка­ет «ста­ру­ха–со­сед­ка Ири­на Ма­ка­ров­на», и шко­ляр пе­ре­ад­ре­со­вы­ва­ет свою моль­бу ей:

Мо­жет быть, ты и есть то ли­цо, у ко­то­ро­го сле­ду­ет про­сить за­щи­ты? Тог­да за­щи­ти ме­ня. Я не хо­чу уме­реть.

Симп­то­ма­тич­но са­мо ме­та­ние мыс­ли шко­ля­ра — от не­о­ду­шев­лен­ных бре­вен к не­мощ­ной ста­руш­ке — в по­ис­ках спа­се­ния. Яв­но ощу­ща­ет­ся не­ко­то­рое зи­я­ние, зна­чи­мое от­сут­ст­вие Спа­си­те­ля, ко­то­рое над­ле­жит хоть как–то за­пол­нить, да­бы не ос­тать­ся один на один со смер­тью.

Пе­ред ли­цом смер­ти от­кры­ва­ет­ся и не­пол­но­та лич­но­го су­ще­ст­во­ва­ния шко­ля­ра. По­это­му осо­бо­го ти­па кар­на­валь­ное ря­же­ние ге­роя в по­ве­с­ти Оку­д­жа­вы (уме­ст­на бах­тин­ская фор­му­ла: «кар­на­вал, пе­ре­жи­ва­е­мый в оди­ноч­ку с ос­т­рым со­зна­ни­ем этой сво­ей отъ­е­ди­нен­но­с­ти[9]») мо­жет быть по­ня­то и как су­до­рож­ные по­пыт­ки об­ре­с­ти та­кую внеш­нюю ав­то­ри­тет­ную за­щи­ту, рас­тво­рив­шись в ко­то­рой мож­но убе­речь–спа­с­ти соб­ст­вен­ное «я». Та­ким об­ра­зом, на­сту­па­ет мо­мент, ког­да, по сло­вам Ман­дель­ш­та­ма, «мне уже не хва­та­ет ме­ня са­мо­го…»

Прав­да, вне­д­рен­ный в со­зна­ние мо­тив «я сам се­бе су­дья» с неиз­беж­но­с­тью при­во­дит к то­му, что шко­ляр ста­но­вит­ся «су­дь­ей» не толь­ко се­бя, но и дру­гих. Осуж­да­ет­ся, в ча­ст­но­с­ти, Фе­дор Лав­рен­ть­е­вич Лю­би­мов, об­ман­ным об­ра­зом по­лу­чив­ший бронь, то есть га­ран­ти­ро­ван­ное пра­во на жизнь. Су­ще­ст­вен­на здесь ло­ги­ка осуж­де­ния: Лю­би­мов пы­та­ет­ся са­мо­воль­но за­нять не­по­до­ба­ю­щее (с точ­ки зре­ния рас­сказ­чи­ка) ме­с­то в струк­ту­ре со­вет­ско­го ми­ропоряд­ка, урав­нять се­бя в пра­ве на жизнь с те­ми, кто дей­ст­витель­но, по мыс­ли шко­ля­ра, до­сто­ин это­го, чья жизнь име­ет дру­гую цен­ность:

На­вер­но, он и сей­час по бро­не жи­вет. Как буд­то он из­ве­ст­ный кон­ст­рук­тор или ве­ли­кий ар­тист.

На­пом­ним, Лю­би­мов, же­ла­ю­щий об­ман­но вы­жить, все­го–на­все­го «в ма­с­тер­ской ра­бо­тал».

Но нель­зя не от­ме­тить и про­ти­во­по­лож­но­го ду­шев­но­го дви­же­ния к от­ка­зу от осуж­де­ния. Так, на­чаль­ное оп­ре­де­ле­ние со­сед­ки Ири­ны Ма­ка­ров­ны («Злая, под­лая ста­ру­ха. Сколь­ко она мне кро­ви по­пор­ти­ла») от­ме­ня­ет­ся ито­го­вым: «Про­сти ме­ня. Раз­ве я знал?» Прав­да, по­след­ние сло­ва зву­чат уже по­сле то­го, как «по­яви­лась у ва­го­на Ири­на Ма­ка­ров­на и су­ну­ла мне свер­ток», но моль­ба о спа­се­нии об­ра­ще­на имен­но к ней. Ана­ло­гич­но из­ме­не­ние оцен­ки дру­го­го, при­зна­ние соб­ст­вен­ной ви­ны пе­ред ним и в фи­наль­ном: «Про­сти ме­ня, Шон­гин — ста­рый сол­дат». Шон­гин — пред­мет по­сто­ян­ных на­сме­шек рас­сказ­чи­ка, по­сколь­ку «слу­жил во всех ар­ми­ях во все вре­ме­на» (сле­до­ва­тель­но, и в «цар­ской» — тоже). Мож­но го­во­рить о смяг­че­нии по­зи­ции рас­сказ­чи­ка по от­но­ше­нию к дру­гим, ко­то­рые мо­гут вы­сту­пать не толь­ко в ро­ли по­тен­ци­аль­ных зри­те­лей, ли­бо со­вет­ско­го ана­ло­га ан­тич­но­го хо­ра, не име­ю­ще­го соб­ст­вен­но­го ли­ца. Ока­зы­ва­ет­ся, что да­же лож­ка Шон­ги­на име­ет «ин­ди­ви­ду­аль­ность», в от­ли­чие, прав­да, от ло­жек не­мец­ких, не­пе­ре­но­си­мых для ге­роя.

Для то­го, что­бы и в нем­це–вра­ге уви­деть дру­го­го — сво­е­го ближ­не­го, на­до бы­ло пре­одо­леть не толь­ко эс­те­ти­че­с­кий, но и эти­че­с­кий ба­рь­ер. Про­жи­вая в стра­не, спе­ци­а­ли­зи­ро­вав­шей­ся на ра­зоб­ла­че­нии раз­но­об­раз­ней­ших раз­но­вид­но­с­тей вра­гов, со­вет­ские ав­то­ры и ге­ро­ев сво­их на­де­ля­ли со­от­вет­ст­ву­ю­щей ус­та­нов­кой. В том чис­ле и впол­не до­стой­ные ав­то­ры впол­не сим­па­тич­ных чи­та­те­лю ге­ро­ев.

Так, в по­ве­с­ти «На вой­не как на вой­не» (1965) В. А. Ку­роч­кин изо­б­ра­жа­ет оче­ред­но­го млад­ше­го лей­те­нан­та, ко­то­ро­му «ужас­но не вез­ло»[10], по­сколь­ку «вот уже пол­го­да, как он на фрон­те, а еще не вы­пу­с­тил по вра­гу ни од­но­го сна­ря­да». Не уди­ви­тель­но, что при ви­де уби­то­го не­мец­ко­го офи­це­ра «Са­не <...> ста­ло ве­се­ло… А как же ина­че? Это же не лю­ди, а фа­ши­с­ты!»

Не нуж­но за­бы­вать и о все­гдаш­ней про­ек­ции внеш­них вра­гов на вра­гов вну­т­рен­них, ко­то­рые, ко­неч­но, то­же «не лю­ди»:

Ма­леш­кин… ду­мал о бо­га­том до­ме, о кра­си­вой не­при­вет­ли­вой хо­зяй­ке и сам се­бя спра­ши­вал: «По­че­му они та­кие жад­ные и чер­ст­вые? Или дей­ст­ви­тель­но с фри­ца­ми як­ша­лись? Или она и в са­мом де­ле по­по­ва дочка?»

По­весть К. Д. Во­ро­бь­е­ва «Крик» (1961) ти­по­ло­ги­че­с­ки тя­го­те­ет к толь­ко что рас­смо­т­рен­ным, преж­де все­го, все той же вы­де­лен­но­с­тью рас­сказ­чи­ка–ге­роя. С кон­ста­та­ции этой вы­де­лен­но­с­ти, как с не­ко­е­го став­ше­го уже поч­ти ри­ту­аль­ным вдо­ха, и на­чи­на­ет­ся по­ве­ст­во­ва­ние: «Уже не­сколь­ко дней я ко­ман­до­вал взво­дом, но­ся по од­но­му ку­ба­рю в пет­ли­цах»[11]. Но имен­но этот текст рез­ко от­ли­ча­ет­ся как прин­ци­пи­аль­но но­вы­ми ак­цен­та­ми, так и ред­кой пси­хо­ло­ги­че­с­кой до­сто­вер­но­с­тью изо­б­ра­же­ния. За­вер­ша­ю­щий произ­ве­де­ние ко­ло­коль­ный звон, ко­то­рый «нес­ся» от по­лен­ни­цы, сложен­ной из тру­пов ти­фоз­ных боль­ных, — лишь по­след­ний вы­ра­зитель­ный ак­корд во­ро­бь­ев­ско­го рек­ви­е­ма, про­ни­зы­ва­ю­щий все произ­ве­де­ние.

Со­зна­тель­ность, вне­д­ря­е­мая про­па­ган­дой, здесь впер­вые по­яв­ля­ет­ся в от­чет­ли­во не­га­тив­ном кон­тек­с­те — как не­что чу­же­род­ное, не­уме­ст­ное и на­вя­зы­ва­е­мое. Ко­ман­дир от­де­ле­ния Кры­лов допы­ты­ва­ю­щий­ся у хо­зя­и­на из­бы, где ос­та­но­ви­лись сол­да­ты, «за что от­бы­вал», ха­рак­те­ри­зу­ет­ся как «со­зна­тель­ный ма­лый. Один на весь взвод ока­зал­ся… Ва­лен­ки то­же его ра­бо­та!» По­след­няя фра­за ука­зы­ва­ет на до­нос то­го же Кры­ло­ва о са­мо­воль­ной сме­не за­мер­за­ю­щи­ми ря­до­вы­ми обу­ви. Та­ким об­ра­зом, бди­тель­ность («…бди­тель­ные лю­ди нам с то­бой по­за­рез нуж­ны», — с иро­ни­ей за­яв­ля­ет один из пер­со­на­жей), со­зна­тель­ность и до­но­си­тель­ст­во об­ра­зу­ют один зна­чи­мый ряд. Един­ст­во это­го ря­да и яв­ля­ет­ся откро­ве­ни­ем для «во­ен­ной про­зы» 60–х го­дов.

«Один на весь взвод» — это ведь то­же осо­бо­го ро­да из­бран­ниче­ст­во, ба­зи­ру­ю­ще­е­ся на не­уко­ре­нен­но­с­ти в ми­ре дру­гих, на иг­но­ри­ро­ва­нии не­пи­сан­ных норм нрав­ст­вен­но­с­ти. Мо­жет быть, отто­го и воз­ни­ка­ет в тек­с­те по­ня­тие, ан­ти­но­мич­ное уко­ре­нен­но­с­ти: «<...> мне вспом­ни­лось, что са­мым не­на­ви­ст­ным сло­вом у ма­мы бы­ло «про­хо­ди­мец». Ху­же та­ко­го оп­ре­де­ле­ния че­ло­ве­ка она не зна­ла».

Рас­сказ­чик, от­прав­ля­ю­щий­ся к по­лю­бив­шей­ся ему де­вуш­ке, мыс­лит еще в пре­де­лах сло­вес­ных фор­мул со­вет­ской па­т­ри­о­ти­че­с­кой «за­бо­ты о че­ло­ве­ке»:

…я за­брал у Ва­сю­ко­ва пи­сан­ку, кон­сер­вы и са­ло. При­ду, — ду­мал я, — по­ло­жу все на стол и ска­жу: вот бой­цы, ко­ман­ди­ры и по­лит­ра­бот­ни­ки на­шей ча­с­ти при­сла­ли по­да­рок… на день рож­де­ния ва­шей до­че­ри…

Од­на­ко он на­хо­дит в се­бе си­лы ос­во­бо­дить­ся от на­вя­зан­но­го гип­но­ти­че­с­ко­го воз­дей­ст­вия: «Нет, это глу­по. Ска­жу что–ни­будь дру­гое». Ав­то­ром эли­ми­ни­ру­ют­ся в тек­с­те две ча­с­ти слов­но бы не­зыб­ле­мой про­па­ган­дист­ской фор­му­лы со­вет­ско­го три­е­дин­ст­ва («бой­цы, ко­ман­ди­ры и по­лит­ра­бот­ни­ки»), и Во­ро­нов «ска­зал ма­те­ри: «Из­ви­ни­те… тут вот на­ши бой­цы при­сла­ли вам…»» Ис­чез­но­ве­ние из ре­чи двух важ­ней­ших чле­нов ри­ту­аль­но­го сло­во­со­че­та­ния — знак су­ще­ст­вен­но ино­го ви­де­ния ре­аль­но­с­ти.

Об­ра­тим вни­ма­ние и еще на од­ну ого­вор­ку:

…снег не скри­пел, а пел у ме­ня под но­га­ми, и мыс­лен­но я пел сам, и со мной пе­ла вся та ночь — чут­ко тре­вож­ная, ог­ром­ная, за­се­лен­ная звез­да­ми, вой­ной и мо­ей лю­бо­вью. Я хо­ро­шо по­ни­мал, что моя ра­дость «не­за­кон­на», — нем­цы ведь под­хо­ди­ли к Моск­ве, но все рав­но я не справ­лял­ся с же­ла­ни­ем по­де­лить свое сча­с­тье по­ров­ну со все­ми людь­ми.

Здесь важ­но и осо­зна­ние вой­ны как пре­пят­ст­вия меж­ду «звез­дами» и «мо­ей лю­бо­вью», и чув­ст­во ви­ны за соб­ст­вен­ную «радость», и пре­одо­ле­ние из­бран­ни­че­ст­ва «же­ла­ни­ем» по­де­лить­ся сча­с­ть­ем «со все­ми».

Но как же вра­ги и как же шта­бе­ля тру­пов? Вра­ги у Во­ро­бь­е­ва вхо­дят в об­ще­че­ло­ве­че­с­кое един­ст­во «всех лю­дей», они во­все не со­став­ля­ют ис­клю­че­ния — по­сле унич­то­же­ния ко­то­ро­го воз­мож­но, на­ко­нец, ча­е­мое окон­ча­тель­ное со­еди­не­ние звезд и мо­ей люб­ви. По­ра­зи­тель­но, но этот по­во­рот ху­до­же­ст­вен­ной мыс­ли ав­то­ра про­ис­хо­дит как раз во вре­мя пле­не­ния рас­сказ­чи­ка:

…сре­ди но­чи я опять спро­сил, ка­кие нем­цы. Он (Ва­сю­ков. — И. Е.) за­чем–то пе­ре­стал ды­шать (вот мо­мент как бы мгно­вен­ной смер­ти пер­со­на­жа, за ко­то­рым — от­каз от «вет­хо­го» пред­став­ле­ния о вра­гах. — И. Е.) — со­об­ра­жал, на­вер­но, по­том ска­зал: «Да на вид они как мы. Оде­жа толь­ко не на­ша. За­раз бы ва­лен­ки при­го­ди­лись. Кры­лов, кур­ва, ис­пор­тил все…»

Ста­ло быть, «на­ши» и «не на­ши» роз­нят­ся лишь «оде­жей», внеш­ней обо­лоч­кой, ко­то­рой пер­со­наж Во­ро­бь­е­ва со­вер­шен­но не оза­бо­чен. Важ­но от­ме­тить и дру­гое. Ес­ли нем­цы от­ли­ча­ют­ся лишь одеж­дой, то «со­зна­тель­ный ма­лый» Кры­лов от­ли­ча­ет­ся от «нас» го­раз­до рез­че. Он не­из­ме­ри­мо даль­ше от Ва­сю­ко­ва, не­же­ли «вра­ги»–нем­цы: «кур­ва» и «ис­пор­тил все» — весь­ма вы­ра­зи­тель­ные фор­му­лы от­тор­же­ния.

Этот но­вый во­до­раз­дел, путь толь­ко ед­ва–ед­ва на­ме­чен­ный, — на­сто­я­щее от­кры­тие ге­роя Во­ро­бь­е­ва. Осо­зна­ние об­ще­че­ло­ве­че­с­ко­го род­ст­ва лю­дей про­ис­хо­дит му­чи­тель­но (это лиш­ний раз сви­де­тель­ст­ву­ет, что «как дья­вол» ра­бо­тал не один Се­неч­ка):

Я по­ду­мал тог­да сра­зу о мно­гом — о том, что эти два нем­ца сов­сем по­хо­жи на нас, на лю­дей; что они, на­вер­ное, на­ши с Ва­сю­ко­вым ро­вес­ни­ки…

Ес­ли в по­ве­с­ти Оку­д­жа­вы и на­ши ми­фи­че­с­кие си­би­ря­ки пред­став­ля­ют со­бой не­кую не­диф­фе­рен­ци­ро­ван­ную во­ен­ную мас­су мед­ве­жат­ни­ков, то в рас­сма­т­ри­ва­е­мом про­из­ве­де­нии вра­ги — лю­ди, впол­не со­по­с­та­ви­мые с не­по­вто­ри­мым «я» рас­сказ­чи­ка, име­ю­щие соб­ст­вен­ные ха­рак­те­ры:

Один из них был в оч­ках. Зе­ле­ная пи­лот­ка си­де­ла на его го­ло­ве глу­бо­ко и пря­мо, при­кры­вая лоб и уши, и на кон­чи­ке его тон­ко­го, зяб­ко­го но­са ви­се­ла на от­ры­ве про­зрач­но–си­зая кап­ля. Мне вспом­ни­лось, как в трид­цать тре­ть­ем, го­лод­но–мо­ро­вом у нас на Кур­щи­не, го­ду ма­ма ска­за­ла, что лю­ди в бе­де долж­ны опа­сать­ся тех, ко­му хо­ро­шо, и я стал гля­деть на оч­ка­с­то­го, а не на вто­ро­го…

За этим опи­са­ни­ем, за­вер­ша­ю­щим­ся вы­ст­ра­дан­ной му­д­ро­с­тью, про­из­не­сен­ной в то са­мое до­во­ен­ное вре­мя, бла­го­по­лу­чие ко­то­рого куп­ле­но це­ной мо­ра дру­гих, при­от­кры­ва­ет­ся воз­мож­ность ино­го ви­де­ния вой­ны. Чи­та­тель ощу­ща­ет со­мни­тель­ность уни­вер­саль­но­го раз­де­ле­ния на «на­ших» и нем­цев и ве­ро­ят­ность иной гра­да­ции: меж­ду те­ми, кто «в бе­де», и те­ми, «ко­му хо­ро­шо». Упо­ми­на­ние же о «трид­цать тре­ть­ем» оп­ро­ки­ды­ва­ет на­вя­зы­ва­е­мое пред­став­ле­ние об об­щем со­вет­ском бла­го­по­лу­чии, ко­то­рое ос­ме­лил­ся на­ру­шить ли­шен­ный че­ло­ве­че­с­ко­го ли­ца враг. Ин­стинк­тив­ное тя­го­те­ние ге­роя к чу­жо­му «оч­ка­с­то­му», с кап­лей на но­су, ко­то­ро­му то­же вряд ли «хо­ро­шо», и от­тал­ки­ва­ние от сво­е­го «со­зна­тель­но­го ма­ло­го» при­от­кры­ва­ют не­ве­до­мые ра­нее пер­спек­ти­вы пере­ос­мыс­ле­ния су­ти вой­ны, в не­ко­то­рой сте­пе­ни ре­а­ли­зо­ван­ные — спу­с­тя трид­цать лет — Ас­та­фь­е­вым.

О не­слу­чай­но­с­ти для Во­ро­бь­е­ва при­сталь­но­го вни­ма­ния к изо­б­ра­же­нию вра­га и о яв­ном его не­до­ве­рии к агит­про­пов­ским кар­тин­кам, глав­ная цель ко­то­рых — за­ста­вить по­ве­рить «де­вять де­ся­тых» в не­че­ло­ве­че­с­кую при­ро­ду вра­гов, сви­де­тель­ст­ву­ет и дру­гая его по­весть — «Уби­ты под Моск­вой» (1963). Алек­сей Яс­тре­бов (еще один лей­те­нант) му­чи­тель­но раз­мы­ш­ля­ет:

«Вот они, нем­цы! На­сто­я­щие, жи­вые, а не на­ри­со­ван­ные на по­ли­гон­ных щи­тах!..» Ему бы­ло из­ве­ст­но о них все, что пи­са­лось в га­зе­тах и пе­ре­да­ва­лось по ра­дио, но серд­це уп­ря­ми­лось до кон­ца по­ве­рить в ту­пую зве­ри­ную же­с­то­кость этих са­мых фа­ши­с­тов; он не мог за­ста­вить се­бя ду­мать о них ина­че как о лю­дях… «Но ка­кие же они? Ка­кие?»

В дру­гом ме­с­те при ви­де на­са­жен­но­го кур­сан­том на штык, но еще жи­во­го нем­ца, умо­ля­ю­ще­го «Um Gottes willen» (ра­ди Бо­га) до­бить его, ге­рой уга­ды­ва­ет «чем–то тай­ным в се­бе тем­ный смысл фра­зы по­вер­жен­но­го нем­ца». Бы­ло бы пре­уве­ли­че­ни­ем го­во­рить о вспых­нув­шем хри­с­ти­ан­ском еди­не­нии, ос­но­вы­ва­ясь на моль­бе, серд­цем ус­лы­шан­ной Алек­се­ем, ко­то­рый, ко­неч­но, от­нюдь не яв­ля­ет­ся че­ло­ве­ком Бо­жи­им. Од­на­ко же за­ме­тим и то, что к сол­да­ту, ко­то­рый, соб­ст­вен­но, и по­верг вра­га, ко­ман­дир взво­да ис­пы­ты­ва­ет не­бы­ва­лые в со­вет­ской си­с­те­ме ко­ор­ди­нат чув­ст­ва:

Ни на ка­ком су­де, ни­ко­му и ни­ког­да Алек­сей не по­смел бы при­знать­ся в том ко­рот­ком и ос­т­ро–прон­зи­тель­ном взры­ве яро­с­ти и от­вра­ще­ния, ко­то­рые он ис­пы­тал к кур­сан­ту.

Преж­де чем вер­нуть­ся к ас­та­фь­ев­ско­му ро­ма­ну, не из­бе­жать об­ра­ще­ния к еще к од­но­му про­из­ве­де­нию, в ко­то­ром де­мон­ст­ри­ру­ет­ся за­зор меж­ду пред­став­ле­ни­ем о жиз­ни, фор­ми­ру­е­мым ре­во­лю­ци­он­но–пар­тий­ной фра­зе­о­ло­ги­ей, и са­мой ре­аль­но­с­тью — в этом слу­чае ку­рорт­но­го го­ро­да.

Рас­сказ­чик в по­ве­с­ти Б. И. Бал­те­ра «До сви­да­ния, маль­чи­ки!» (1962), толь­ко еще со­би­ра­ю­щий­ся стать ко­ман­ди­ром, этот за­зор по воз­мож­но­с­ти пы­та­ет­ся ус­т­ра­нить лич­но. Ра­зу­ме­ет­ся, за счет дав­ле­ния на ре­аль­ность — в пол­ном со­от­вет­ст­вии с го­то­вы­ми умо­зри­тель­ны­ми кон­ст­рук­ци­я­ми.

В ка­кое энер­ге­ти­че­с­кое по­ле воз­дей­ст­вия по­па­да­ют юные ге­рои Бал­те­ра? Ав­тор­ская ре­мар­ка, дис­тан­ци­ро­ван­ная от опи­сы­ва­е­мо­го вре­ме­ни, ука­зы­ва­ет:

Мы, ко­неч­но, не по­до­зре­ва­ли, что и на нас без­дум­но–ве­се­лая жизнь ку­рор­та с дет­ст­ва ока­зы­ва­ла свое вли­я­ние[12].

Од­на­ко, кон­ста­ти­руя «вли­я­ние» улич­ной жиз­ни, нель­зя не за­ме­тить и вли­я­ние вне­д­рен­ной про­па­ган­ды. Оно бо­лее чем ощу­ти­мо, по­сколь­ку все ок­ру­же­ние ге­ро­ев со­сто­ит из боль­ших лю­би­те­лей, охот­ни­ков и рев­ни­те­лей га­зет­ной ин­фор­ма­ции. Это в пол­ном смыс­ле, по сло­вам Цве­та­е­вой, «чи­та­те­ли га­зет». В не­боль­шой по­ве­с­ти Бал­те­ра упо­ми­на­ют­ся раз­лич­ные из­да­ния. Тут, ко­неч­но, и не­заб­вен­ная «Прав­да», но есть и га­зе­та, пе­ре­да­ю­щая ме­ст­ный коло­рит, — «Ку­рорт­ник»; есть го­во­ря­щая о во­ен­ной спе­ци­фи­ке — «Крас­ная звез­да». Не уди­ви­тель­но, что ис­кус­ст­вен­ное — под весь­ма оп­ре­де­лен­ным ра­кур­сом — «ото­б­ра­же­ние жиз­ни», пре­тен­дую­щее, од­на­ко, что­бы эту жизнь на­прав­лять по угод­но­му для власти век­то­ру, или, ины­ми сло­ва­ми, искус­ст­вен­ная жизнь то­та­ли­тар­но­го мон­ст­ра–го­су­дар­ст­ва го­раз­до глубже про­ни­ка­ет в со­зна­ние бал­те­ров­ских от­лич­ни­ков, не­же­ли в со­зна­ние тем­ных и не­со­зна­тель­ных ас­та­фь­ев­ских но­во­бран­цев.

Без вся­ко­го пре­уве­ли­че­ния мож­но кон­ста­ти­ро­вать, что со­вет­ская мен­таль­ность в рас­сма­т­ри­ва­е­мом на­ми (но вы­хо­дя­щем, ко­неч­но, за пре­де­лы дан­но­го тек­с­та) слу­чае дей­ст­ви­тель­но ста­но­вится вну­т­рен­ним ре­гу­ля­то­ром по­ве­де­ния, пре­вра­тив­шись из пред­ла­га­е­мо­го внеш­не­го сло­вес­но­го про­ек­та в на­смерть от­ста­и­ва­е­мое лич­ное де­ло каждо­го. Имен­но ра­фи­ни­ро­ван­ные ге­рои го­раз­до лег­че под­да­ют­ся внеш­ним ма­ни­пу­ля­ци­ям: в со­зна­ние уже слов­но вжив­ле­ны (и не от­тор­г­лись) дат­чи­ки, не­за­мед­ли­тель­но ре­а­ги­ру­ю­щие на оп­ре­де­лен­ные сиг­на­лы, по­сту­па­ю­щие из агит­про­пов­ской кух­ни че­рез сред­ст­ва мас­со­вой ин­фор­ма­ции — на от­дель­ные сло­ва, со­че­та­ния слов, ло­зун­ги и при­зы­вы[13].

За­ча­с­тую из­лиш­не вся­кое внеш­нее при­нуж­де­ние: ге­рои Бал­те­ра са­ми и с боль­шой го­тов­но­с­тью вы­пол­нят (и пе­ре­вы­пол­нят) все, что от них тре­бу­ет­ся. Пар­тия и ком­со­мол впол­не мо­гут на них по­ло­жить­ся, по­сколь­ку тре­бу­е­мое для ис­пол­не­ния поч­ти все­гда не толь­ко внеш­няя за­да­ча, но и ре­зо­ни­ру­ю­щая ей в со­зна­нии вну­т­рен­няя ус­та­нов­ка. Так, ма­ма рас­сказ­чи­ка на во­прос сы­на о ее вто­ром му­же от­ве­ча­ет:

…тот че­ло­век был са­мой боль­шой мо­ей ошиб­кой пе­ред пар­ти­ей и пе­ред ва­ми… Упор­ный и убеж­ден­ный троц­кист. Ког­да я это по­ня­ла, я его вы­гна­ла.

Ко­неч­но, ав­тор дис­тан­ци­ру­ет­ся от слов ге­ро­и­ни, а в иных слу­ча­ях да­же иро­ни­зи­ру­ет над по­доб­ны­ми не­ук­лю­жи­ми (а по­то­му и не­при­ем­ле­мы­ми для не­го) со­еди­не­ни­я­ми по­ли­ти­че­с­ки се­рь­ез­но­го и про­фан­но­го:

Але­ша <...> мог про­из­не­с­ти речь по лю­бо­му по­во­ду. На­при­мер, я отлич­но по­мнил его речь о вре­де сус­ли­ков… Он от­крыл нам гла­за на па­ра­зи­ти­че­с­кую сущ­ность сус­ли­ков — этих ко­вар­ных вра­гов мо­ло­дых кол­хо­зов и со­вет­ской вла­с­ти. Мо­жет быть, я оши­ба­юсь, но, по–мо­е­му, Але­ши­на речь про­тив сус­ли­ков ре­ши­ла его судь­бу: на со­бра­нии был се­к­ре­тарь гор­ко­ма пар­тии, и речь ему очень по­нра­ви­лась.

Од­на­ко яв­ная иро­нич­ность опи­са­ния вы­те­ка­ет имен­но из не­со­от­вет­ст­вия на­лич­ной дан­но­с­ти иде­аль­но­му за­мыс­лу, в ре­зуль­та­те че­го опо­ш­ля­ет­ся идея. Меж­ду тем, жиз­нен­ность идеи ни на се­кун­ду не под­вер­га­ет­ся со­мне­нию: не тот строй мы­ш­ле­ния. Ме­ша­ет ран­няя ан­га­жи­ро­ван­ность, ко­то­рая ока­зы­ва­ет­ся срод­ни на­след­ст­вен­но­с­ти: мама, ком­ра­бот­ник, пе­ре­бо­лев­шая, по­доб­но пар­тии, крат­ко­вре­мен­ным ув­ле­че­ни­ем троц­кист­ской за­ра­зой, име­ет до­стой­но­го ее сы­на. Рассказ­чик го­во­рит о се­бе:

…до не­дав­не­го вре­ме­ни я был се­к­ре­та­рем коми­те­та ком­со­мо­ла шко­лы — ме­ня пе­ре­из­бра­ли пе­ред са­мым экзаменом.

Не уди­ви­тель­но, что спе­ци­фи­че­с­кие сиг­наль­ные сло­ва («Речь идет о боль­шой че­с­ти, — ска­зал Але­ша, — о ве­ли­ком до­ве­рии, ко­то­рые пар­тия и ком­со­мол го­то­вы ока­зать вам…») в этом кру­гу вы­зы­ва­ют един­ст­вен­ную ре­ак­цию: «<...> мы <...> не мог­ли сдер­жать са­мо­до­воль­ные улыб­ки и скрыть воз­буж­ден­ный блеск глаз».

Воз­буж­де­ние, в ко­то­рое при­хо­дят ге­рои при упо­ми­на­нии о до­ве­рии пар­тии и ком­со­мо­ла, еще бо­лее по­вы­ша­ет­ся, ког­да — по кон­тра­с­ту — им де­мон­ст­ри­ру­ют вра­га (так в со­вре­мен­ной мас­со­вой куль­ту­ре эро­ти­че­с­кие сце­ны за­ко­но­мер­но че­ре­ду­ют­ся с ак­та­ми на­си­лия, регу­ли­руя воз­буж­де­ние ре­ци­пи­ен­тов):

…за ру­бе­жом вра­ги меч­та­ют о ре­с­та­в­ра­ции в на­шей стра­не ста­рых по­ряд­ков. Они го­то­вят­ся на­пасть на нас. И вот тог­да вы по­ве­де­те вой­ска пер­во­го в ми­ре ра­бо­че–кре­с­ть­ян­ско­го го­су­дар­ст­ва <...> Вот по­че­му мы ре­ши­ли об­ра­тить­ся к вам, луч­шим из луч­ших…

От­ме­тим здесь ука­за­ние на глав­ную опас­ность со сто­ро­ны врагов: ре­с­та­в­ра­ция «ста­рых по­ряд­ков», то есть вос­ста­нов­ле­ние рос­сий­ско­го жиз­не­у­кла­да, вы­хо­дя­ще­го за пре­де­лы со­вет­ско­го пе­ри­о­да оте­че­ст­вен­ной ис­то­рии. О при­ро­де до­ре­во­лю­ци­он­но­го ми­ро­по­ряд­ка ни­че­го не со­об­ща­ет­ся да­же в ри­то­ри­че­с­ких про­па­ган­дист­ских фор­му­ли­ров­ках. Ве­ро­ят­но, это­го уже и не тре­бу­ет­ся: ге­рои–от­лич­ни­ки име­ют в под­со­зна­нии пе­даль, ко­то­рая на­жи­ма­ет­ся сло­вес­ной фор­му­лой, ос­но­ван­ной на цен­но­ст­ной оп­по­зи­ции «ста­рое — но­вое». От­ме­тим и дру­гой су­ще­ст­вен­ный мо­мент. «Трое из од­но­го го­ро­да» при­гла­ша­ют­ся пар­ти­ей от­нюдь не в об­щие ря­ды войск «ра­бо­че–кре­с­ть­ян­ско­го го­су­дар­ст­ва» (поль­зу­ясь иной тер­ми­но­ло­ги­ей, во­все не на ги­бель­ные «об­щие ра­бо­ты»). Они нуж­ны, как яв­ст­ву­ет из на­пут­ст­вен­но­го пар­тий­но­го сло­ва, что­бы по­ве­с­ти эти вой­ска, то есть пре­вра­тить­ся имен­но в крас­ных ко­ман­ди­ров, уже зна­ко­мых нам по про­из­ве­де­ни­ям Не­кра­со­ва, Оку­д­жа­вы, Во­ро­бь­ева, Ку­роч­ки­на. На­до ска­зать, ге­рои дей­ст­ви­тель­но за­слу­жи­ли это приглаше­ние.

Вну­т­рен­нее род­ст­во юных ге­ро­ев–от­лич­ни­ков и осо­бо нуж­да­ю­щей­ся в них род­ной пар­тии про­яв­ля­ет­ся по­рой в са­мых не­о­жи­дан­ных и са­мых не­вин­ных эпи­зо­дах. На­при­мер, во впол­не ис­крен­нем по­же­ла­нии вра­гам — во вре­мя вы­пив­ки — «чтоб они сдох­ли… Раз­ве ма­ло на све­те раз­но­го дерь­ма? В об­щем, кто–то ко­му–то все­гда ме­ша­ет жить. Что­бы не ме­шал, пу­с­кай сдох­нет».

«По­ли­ти­че­с­кая кам­па­ния» по на­бо­ру в во­ен­ные учи­ли­ща, ко­то­рую об­раз­цо­во по­мо­га­ют вы­пол­нить ге­рои Бал­те­ра, бу­ду­чи жи­вы­ми при­ме­ра­ми со­зна­тель­но­с­ти, за­ко­но­мер­но увен­чи­ва­ет­ся га­зет­ной ста­ть­ей в «Ку­рорт­ни­ке», оза­глав­лен­ной в вы­год­ном кон­тра­с­те с мир­ным на­зва­ни­ем из­да­ния «По­двиг мо­ло­дых па­т­ри­о­тов». Для ан­га­жи­ро­ван­ной со­вет­ской псев­до­эли­ты, как вы­яс­ня­ет­ся, весь­ма важ­но да­же ко­ли­че­ст­во га­зет­ных строк, уде­лен­ных то­му или ино­му «па­т­ри­о­ту».

В по­ве­с­ти име­ет­ся ха­рак­тер­ное ав­тор­ское от­ступ­ле­ние об узо­с­ти тог­даш­не­го «пред­став­ле­ния о ми­ре», что по­да­ет­ся, од­на­ко, как факт «мо­ей лич­ной би­о­гра­фии». Но за уве­рен­но­с­тью рас­сказ­чи­ка, «что для ме­ня уго­то­ва­ны все ра­до­с­ти жиз­ни», за убеж­ден­но­с­тью в соб­ст­вен­ном пра­ве на «мис­сию ос­во­бо­ди­те­лей» пла­не­ты, на­ча­тую в СССР, где уже «был во­пло­щен» тот «ра­зум­ный мир, един­ст­венно до­стой­ный че­ло­ве­ка», ко­неч­но же, об­на­ру­жи­ва­ет­ся до­ста­точ­но рас­про­ст­ра­нен­ная, а от­нюдь не еди­нич­но–ин­ди­ви­ду­аль­ная ус­та­нов­ка.

При этом сле­ду­ет под­черк­нуть и дру­гое. По­дав­ля­ю­щее боль­шин­ст­во жи­те­лей стра­ны не под­счи­ты­ва­ло ко­ли­че­ст­во строк о се­бе и сво­их де­тях в со­вет­ских га­зе­тах. На­про­тив, это боль­шин­ст­во по­сто­ян­но убеж­да­лось в том, что «все ра­до­с­ти жиз­ни» вла­ст­но «уго­то­ва­ны» отнюдь не для них. Они же тре­бу­ют­ся со­вет­ско­му «ра­зум­но­му ми­ру» имен­но для бес­пе­ре­бой­но­го обес­пе­че­ния уго­то­ван­ных жиз­нен­ных радо­с­тей дру­гим, раз­лич­ны­ми хи­т­ро­ум­ны­ми за­ко­на­ми и пред­пи­са­ни­я­ми ог­раж­ден­ны­м от слиш­ком не­удоб­но­го со­сед­ст­ва с «де­вя­тью де­ся­тыми».

По­это­му пред­став­ле­ния о ми­ре, пре­крас­но сфор­му­ли­ро­ван­ные Б. И. Бал­те­ром, нель­зя не­о­прав­дан­но рас­ши­рять до не­су­ще­ст­ву­ю­ще­го об­ще­го пор­т­ре­та ми­фи­че­с­ко­го homo soveticus. Иде­о­ло­гам и про­па­ган­ди­с­там со­вет­ско­го ре­жи­ма очень хо­те­лось и рань­ше убе­дить «де­вять де­ся­тых» в том, в чем впол­не убе­ди­ли бла­го­по­луч­но­го ге­роя рас­сма­т­ри­ва­е­мой по­ве­с­ти: в един­ст­вен­ной ра­зум­но­с­ти со­вет­ско­го жиз­не­у­кла­да. Од­на­ко са­ма эта «ра­зум­ность» со­сто­я­ла в же­ст­кой двух­ча­ст­но­с­ти и мог­ла су­ще­ст­во­вать толь­ко за счет раз­ни­цы уров­ней, под­дер­жи­ва­ю­щей не­об­хо­ди­мое на­пря­же­ние, при ко­то­ром на­ру­ши­тель должен был «сды­хать». «Мир», ус­т­ро­ен­ный та­ким об­ра­зом, и объ­яв­лял­ся «един­ст­вен­но до­стой­ным че­ло­ве­ка». При этом со­вер­шен­но оче­вид­но, что в рам­ках двух­ча­ст­ной струк­ту­ры иде­о­ло­гия из­бран­ни­че­ст­ва (во­ору­жась ко­то­рой толь­ко и мож­но за­ни­мать­ся ос­во­бож­де­ни­ем зем­но­го ша­ра) при­су­ща имен­но выс­ше­му яру­су со­вет­ско­го со­ци­у­ма.

К че­с­ти же Б. И. Бал­те­ра сле­ду­ет ска­зать, что, по­дой­дя «к об­ры­ву в чер­ную пу­с­то­ту», он на­шел в се­бе му­же­ст­во пе­ре­ос­мыс­лить хо­тя и не все, но мно­гие весь­ма удоб­ные юно­ше­с­кие представ­ле­ния. Су­мел при­знать «те­перь», что знал и по­ни­мал «очень ма­ло», хо­тя (а мо­жет быть — по­то­му что) «был круг­лым от­лич­ни­ком».

Воз­вра­ща­ясь по­сле столь длин­но­го, но не­об­хо­ди­мо­го от­ступ­ле­ния к цен­т­раль­но­му для нас про­из­ве­де­нию, ин­те­рес­но со­по­с­та­вить с на­став­ле­ни­я­ми юным ко­ман­ди­рам у Бал­те­ра столь же кон­цеп­ту­аль­но зна­чи­мые «на­пут­ные сло­ва» сол­да­там в ас­та­фь­ев­ском ро­ма­не. У Ас­та­фь­е­ва их все­гда по два, и все­гда они про­ти­во­по­лож­ны по сво­ей ду­хов­ной на­прав­лен­но­с­ти. Так, про­во­жа­е­мый в ар­мию Фе­ля Бо­яр­чик по­лу­ча­ет на­став­ле­ния «от­пе­той ку­лач­ки» Фек­лы Блаж­ных, фак­ти­че­с­ки вос­пи­тав­шей его, и ма­те­ри, «же­лез­ной боль­ше­вич­ки» Сте­па­ни­ды.

Пер­вое:

Да со­хра­ни те­бя Гос­по­ди!.. Да не под­став­ляй свою ра­зум­ную го­ловуш­ку под вся­кую пу­лю… Да по­мни об нас, го­ре­мыш­ных, по­мни. Чем оби­де­ли–про­гне­ви­ли те­бя — про­сти, и о Бо­ге, о Бо­ге не­бес­ном не за­бы­вай.

Вто­рое:

…мать лу­пи­ла сы­на в грудь: «За Ро­ди­ну! За Ста­ли­на… Смерть вра­гу!.. Го­ни не­на­ви­ст­но­го вра­га! Го­ни и бей!.. Го­ни и бей…»

Тра­гич­на здесь, на наш взгляд, от­нюдь не тес­ная увяз­ка «ро­ди­ны» с вы­кли­ка­ни­ем име­ни вож­дя, хо­тя их не­раз­дель­ность для по­дав­ля­ю­ще­го боль­шин­ст­ва со­вет­ских сол­дат (пусть и на уров­не сло­ва) — гру­ст­ная ре­аль­ность вре­ме­ни. Од­на­ко же на­род не обя­зан вни­кать в по­верх­но­ст­ную конъюнктуру ли­ней­но­го вре­ме­ни — с его по­ли­ти­че­с­ки­ми от­тен­ка­ми. Слов­но мстя­щие Ста­ли­ну (поч­ти все­гда — с ле­нин­ских по­зи­ций: до­ста­точ­но про­ли­с­тать пуб­ли­ци­с­ти­ку «пе­ре­ст­рой­ки»), про­шлые его ал­ли­луй­щи­ки не про­сто вы­кри­ки­ва­ли и без­дум­но по­вто­ря­ли имя вож­дя, про­фа­ни­руя тем са­мым и ро­ди­ну этим со­сед­ст­вом. Они иде­о­ло­ги­че­с­ки — всей на­прав­лен­но­с­тью со­вет­ской куль­ту­ры — воз­во­ди­ли его на не­по­до­ба­ю­щий пье­де­с­тал. Меж­ду тем, со­вер­шен­но оче­вид­но, что се­го­дня уп­ре­кать лю­дей, со­еди­ня­ю­щих по­бе­ду с име­нем Ста­ли­на, ес­ли и воз­мож­но, то толь­ко не тем, кто уже в «пе­ре­ст­ро­еч­ные» го­ды вза­хлеб про­слав­лял пла­мен­ных па­ла­чей и их тру­ба­ду­ров[14], не­лов­ко по­пав­ших в скон­ст­ру­и­ро­ван­ную ими же ста­лин­скую мя­со­руб­ку.

Тра­гич­но не имя вож­дя в не­по­до­ба­ю­щем кон­тек­с­те, а сам факт рас­па­да, раз­ры­ва на­пут­ст­вия на­двое. Ро­ди­на и Бог не­бес­ный на­ка­ну­не са­мой страш­ной вой­ны в рос­сий­ской ис­то­рии слов­но бы ока­за­лись враж­деб­ны друг дру­гу. «Бог не­бес­ный» буд­то ме­ша­ет во­е­вать «за Ро­ди­ну» Ко­ле Рын­ди­ну: имен­но на со­вет­ской ро­ди­не Его «от­ме­ни­ли <...> вы­гна­ли, оп­ле­ва­ли». Глум­ле­ние над Хри­с­том, зна­ко­мое ра­нее лишь по Но­во­му За­ве­ту, по­вто­ри­лось, вплоть до его вто­ро­го рас­пя­тия, — это глум­ле­ние ста­ло од­ной из не­су­щих опор но­во­го «па­т­ри­о­тиз­ма», от­вер­га­ю­ще­го Ве­ру, Ца­ря и Оте­че­ст­во. По при­ба­ут­ке Ере­мея, пы­та­ю­ще­го­ся схи­т­рить и тем по­нра­вить­ся па­т­ри­о­ти­че­с­ки на­ст­ро­ен­но­му со­вет­ско­му ко­ман­ди­ру, «Бо­га нет, ца­ря не на­до, мы на коч­ке про­жи­вем! Хх–хы!»

Од­на­ко для пра­во­слав­но­го рус­ско­го мен­та­ли­те­та ощу­ще­ние даже ма­ло­го за­зо­ра меж­ду дол­гом пе­ред Ро­ди­ной, Рос­си­ей и личной хри­с­ти­ан­ской со­ве­с­тью по­ис­ти­не чу­до­вищ­но.

Мы уже от­ме­ча­ли, что в «Бе­сах» «пра­во на бес­че­с­тье» — это ос­во­бож­де­ние от хри­с­ти­ан­ской со­ве­с­ти. Ве­до­мые «од­ной де­ся­той» к свет­ло­му бу­ду­ще­му (ком­му­низм — псев­до­ним для «пер­во­быт­но­го рая», кон­ту­ры ко­то­ро­го обо­зна­че­ны До­сто­ев­ским) долж­ны при­нять глав­ное ус­ло­вие мень­шин­ст­ва — вер­нуть­ся к до­хри­с­ти­ан­ско­му со­стоя­нию («долж­ны по­те­рять лич­ность и об­ра­тить­ся вро­де как в стадо»).

Стар­ши­на Шпа­тор в ас­та­фь­ев­ском ро­ма­не, хо­ро­шо зна­ко­мый уже с ре­зуль­та­та­ми со­вет­ско­го пе­ре­вос­пи­та­ния (ав­тор «Бе­сов» уга­дал, ха­рак­те­ри­зуя ши­га­лев­ский про­ект, что «ме­ры, пред­ла­га­е­мые <...> для от­ня­тия у де­вя­ти де­ся­тых че­ло­ве­че­ст­ва во­ли <...> по­сред­ст­вом пе­ре­вос­пи­та­ния це­лых по­ко­ле­ний, — весь­ма за­ме­чатель­ны, ос­но­ва­ны на ес­те­ст­вен­ных дан­ных и очень ло­гич­ны»), бо­ял­ся:

…ду­шу–то жи­вую не уби­ли ль? не по­га­си­ло ли в ней быд­ло­вое су­ще­ст­во­ва­ние свет до­б­ра, спра­вед­ли­во­с­ти, до­сто­ин­ст­ва, ува­же­ния к ближ­нему сво­е­му, к то­му, что бы­ло, есть в че­ло­ве­ке от ма­те­ри, от от­ца, от до­ма род­но­го, от ро­ди­ны, Рос­сии, на­ко­нец, за­ло­же­но, пе­ре­да­но, на­след­ст­вом завещано?

Сам Шпа­тор, вы­нуж­ден­ный вла­чить та­кое же «быд­ло­вое су­ще­ст­во­ва­ние», не по­те­рял тра­ди­ци­о­на­лист­ско­го хри­с­ти­ан­ско­го ми­ро­ощу­ще­ния:

Про­сти­те ме­ня, де­ти, про­сти­те!.. Чем про­гне­вал… чем оби­дел… Не уно­си­те с со­бою зла… С Бо­гом!

О зна­чи­тель­ных труд­но­с­тях на­силь­ст­вен­но­го вне­д­ре­ния «ре­во­лю­ци­он­ной идеи» в тра­ди­ци­о­на­лист­ское со­зна­ние сви­де­тель­ст­ву­ет и на­пут­ст­вие род­ных пе­ред от­прав­кой на фронт сол­дат:

…ус­та­лые жен­щи­ны <...> что–то при­выч­ное на­ка­зы­ва­ли, го­во­ри­ли то, что век и два ве­ка на­зад го­во­ри­ли ухо­див­шим на бит­ву лю­дям… кре­с­тя ук­рад­кой слу­жи­во­го, воз­но­ся мол­ча­ли­вую мо­лит­ву Бо­гу, вновь в серд­це вер­нув­ше­му­ся…

Эта со­вер­шен­но не­о­жи­дан­ная для «од­ной де­ся­той» стой­кость ос­таль­ных де­вя­ти, де­ла­ю­щая воз­мож­ной воз­вра­ще­ние Бо­га, а по­то­му и ито­го­вое пре­одо­ле­ние раз­ры­ва меж­ду тра­ди­ци­он­ным рус­ским па­т­ри­о­тиз­мом и хри­с­ти­ан­ской со­ве­с­тью, да­ру­ет на­деж­ду, что «ди­кий огонь», за­жжен­ный «про­воз­гла­ша­те­ля­ми пе­ре­до­вых идей», воз­мож­но–та­ки «по­га­сить».

Ведь, чи­тая пер­вые та­лант­ли­вые про­из­ве­де­ния со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры, лег­ко оши­бить­ся и по­счи­тать «пра­во на бес­че­с­тье» уже на­всег­да ре­а­ли­зо­ван­ным в ка­че­ст­ве глав­но­го из прав че­ло­ве­ка совде­пов­ской Рос­сии. Про­гноз Пе­т­ра Вер­хо­вен­ско­го («Но­вая рели­гия идет вза­мен ста­рой»), ка­за­лось бы, уже пол­но­стью осу­щест­вил­ся.

Но ес­ли за­кат солн­ца в са­мом на­ча­ле ба­бе­лев­ско­го цик­ла во вре­мя ин­фер­наль­но­го пе­ре­хо­да Збру­ча сим­во­ли­зи­ру­ет и ан­ти­кре­ще­ние, и на­ступ­ле­ние но­во­го дня как но­вой со­вет­ской эры, то ас­та­фь­ев­ский «полк по бо­е­вой тре­во­ге вы­ве­ли из ка­зарм на рас­све­те». Од­на­ко же солн­це в тек­с­те ро­ма­на по­яв­ля­ет­ся не сра­зу, а спу­с­тя не­ко­то­рое вре­мя. Как про­ти­во­вес «бо­жец­ко­му на­пут­ст­вию», по­след­ним ноч­ным — со­вет­ским — ак­кор­дом зву­чит «тор­же­ст­вен­ное на­пут­ст­вен­ное сло­во» «ка­ко­го–то важ­но­го ко­мис­са­ра», «по­ли­ти­че­с­ко­го на­чаль­ни­ка». Та­ким об­ра­зом, мо­тив рас­щеп­лен­но­го на­двое бла­го­сло­ве­ния про­сту­па­ет и здесь. Ко­мис­сар «всем сво­им ви­дом <...> по­ка­зы­вал»:

что <...> он, как на пла­ка­тах, —впе­ре­ди их, с об­на­жен­ной саб­лей в од­ной ру­ке и со зна­ме­нем в дру­гой. И вдох­нов­лен­ные его пла­мен­ным сло­вом, идут за ним па­т­ри­о­ти­че­с­кие мас­сы в кро­ва­вый бой и го­то­вы уме­реть за не­го, за Ро­ди­ну все до едино­го.

Су­ще­ст­вен­на ие­рар­хия в со­зна­нии пер­со­на­жа: «па­т­ри­о­ти­че­с­кие мас­сы», го­то­вые уме­реть «все до еди­но­го» (с этим кор­ре­с­пон­ди­ру­ет опи­са­ние «вы­род­ка» в три­над­ца­той гла­ве, с тяж­кой ру­ки ко­то­ро­го ис­чез­ло по­ни­ма­ние, «что за цен­ность каж­дая че­ло­ве­че­с­кая жизнь»), рас­сма­т­ри­ва­ют­ся как ма­те­ри­ал для «Ро­ди­ны», но в пер­вую оче­редь для «не­го». Та­ким об­ра­зом мерт­вый пла­кат ста­но­вит­ся не сред­ст­вом со­зда­ния ка­зен­но­го па­т­ри­о­тиз­ма, а его це­лью; жи­вые же «мас­сы» — сред­ст­вом для функ­ци­о­ни­ро­ва­ния пла­ка­та. Что­бы ко­мис­сар сам не по­пал «в кро­ва­вый бой», не­об­хо­ди­мо в бук­валь­ном смыс­ле «уме­реть за не­го» дру­гим. Не об­щий ли ме­ха­низм функ­ци­о­ни­ро­ва­ния ло­зун­гов про­де­мон­ст­ри­ро­ван Ас­та­фь­е­вым? Изо­б­ре­та­те­ли те­зи­са о «ра­бо­че–кре­с­ть­ян­ской вла­с­ти» по понят­ным при­чи­нам силь­нее все­го бо­я­лись из ря­дов «под­лой ари­с­то­кра­тии» быть раз­жа­ло­ван­ны­ми в пре­воз­но­си­мый ими же — пре­об­ла­да­ю­щий — раз­ряд об­ще­ст­ва, за­нять ме­с­то в ря­дах «де­вя­ти де­ся­тых».

Ак­цен­ти­ру­ет­ся уз­на­ва­е­мый об­лик со­вет­ско­го ари­с­то­кра­та: «шку­ра», «у ора­то­ра ро­жа», «мор­да»; он кри­чит, «вы­бра­сы­вая пар из све­же об­ри­той па­с­ти». При­ме­ча­тель­на и бо­лее глу­бин­ная ха­рак­те­ри­с­ти­ка «по­ли­ти­че­с­ко­го на­чаль­ни­ка»:

По­ка, над­са­жи­ва­ясь, все бо­лее ба­г­ро­вея от сло­вес­ных уси­лий <...> кри­чал ора­тор <...> в пер­вую го­ло­ву про ге­ро­и­че­с­кие сра­же­ния, ки­пя­щие там — ука­зы­вал он на за­пад, — с об­рат­ной сто­ро­ны, с вос­то­ка, вы­ка­ти­лось сол­ныш­ко.

Ба­г­ро­ве­ю­щий ко­мис­сар, ука­зы­ва­ю­щий в об­рат­ную вос­хо­ду солн­ца сто­ро­ну, ко­неч­но, — ан­ти­хри­с­ти­ан­ская, дья­воль­ская фи­гу­ра. Глав­ное же, без­бла­го­дат­ное «па­т­ри­о­ти­че­с­кое» на­пут­ст­вен­ное сло­во с при­зы­вом «уме­реть <...> до еди­но­го» — это про­кля­тие, пред­ве­ща­ю­щее в са­мом де­ле ги­бель.

Не ме­нее по­ка­за­тель­на и за­ви­си­мость этой тем­ной си­лы от вос­хо­дя­ще­го солн­ца. Вслед за тем, как «вы­ка­ти­лось сол­ныш­ко» и на­чи­на­ет ос­ве­щать «мно­го­люд­ный во­ен­ный строй», «сло­во» на­чаль­ни­ка (то есть ан­ти–сло­во) «ис­сяк­ло».

В пра­во­слав­ном под­тек­с­те русской ли­те­ра­ту­ры, с его чет­ким зна­ко­вым про­ти­во­по­с­тав­ле­ни­ем не толь­ко «вос­то­ка» и «за­па­да», но и «пра­во­го» и «ле­во­го», «го­лос» ко­ман­ди­ра ро­ты, зву­ча­щий в тек­с­те сра­зу же по­сле не­соб­ст­вен­но пря­мой ре­чи «по­ли­ти­че­с­ко­го на­чаль­ни­ка»: «Н–ннн–на–пр–ря–о!» — оз­на­ча­ет пря­мо про­ти­во­по­лож­ное са­та­нин­ско­му на­пут­ст­вию дви­же­ние во­ен­но­го строя.

Нуж­но под­черк­нуть, что и в этом слу­чае про­ти­во­сто­я­ние вы­хо­дит из пло­с­ко­сти «жиз­ни–смер­ти», «по­бе­ды–по­ра­же­ния». Пред­чув­ст­вие смер­ти, не­со­мнен­но, при­сут­ст­ву­ет: «серд­це от­ца–ма­те­ри уже уга­да­ло веч­ную раз­лу­ку»; да и са­мим «пар­ням, иду­щим в строю», «под­сту­пило <...> со­зна­ние не­из­беж­но­го кон­ца». Од­на­ко же «рать» впер­вые в ро­ма­не до­га­ды­ва­ет­ся «о пред­наз­на­че­нии свы­ше <...> объ­е­ди­ненным (то есть уже со­бор­ным. — И. Е.) со­зна­ни­ем». За солн­цем «есть сила столь мо­гу­ще­ст­вен­ная, что пе­ред нею все зем­ное сла­бо и беспомощно».

Ра­зу­ме­ет­ся, не слу­чай­но уже в на­ча­ле пу­ти ра­ти воз­ни­ка­ет вод­ная пре­гра­да — реч­ка Ка­мен­ка, ху­до­же­ст­вен­ная функ­ция ко­то­рой ана­ло­гич­на как ро­ли Збру­ча, так и ре­ки Ка­я­лы в тек­с­те древ­не­рус­ско­го ав­то­ра. Прин­ци­пи­аль­но ва­жен спо­соб пре­одо­ле­ния это­го ру­бе­жа. Ес­ли для ба­бе­лев­ских ко­нар­мей­цев «мос­ты раз­ру­ше­ны», то ас­та­фь­ев­ские ге­рои на­хо­дят со­хра­нив­ший­ся «мос­тик»:

И ког­да пер­вая ро­та уже спу­с­ти­лась к реч­ке Ка­мен­ке, сту­пи­ла на ста­рый… при ца­ре из­ла­жен­ный мос­тик, по­след­няя ро­та би­ла шаг воз­ле казарм, толь­ко еще на­ме­ре­ва­ясь по­пасть в лад от­да­лен­но зву­ча­ще­му орке­с­т­ру.

Этот мос­тик, как и ка­зар­мы «цар­ских вре­мен», сим­во­ли­зи­ру­ет пре­ем­ст­вен­ность рус­ской ра­ти («рать долж­на льнуть к дру­гой ра­ти»), ко­то­рую не су­ме­ли ис­тре­бить, не­смо­т­ря на все ста­ра­ния, звез­да­с­тые ко­мис­са­ры. Ор­кестр зву­чит «от­да­лен­но» не толь­ко в про­ст­ран­ст­ве, но и слов­но во вре­ме­ни. Ведь «в строю у всех ра­зом сжа­лось серд­це от ста­рин­но­го, со вре­мен Порт–Ар­ту­ра зву­ча­ще­го по рус­ской зем­ле во­ен­но­го мар­ша».

Солн­це, за­кры­тое тьмой в на­ча­ле «Сло­ва о пол­ку Иго­ре­ве», а за­тем при­вет­ст­ву­ю­щее воз­вра­ще­ние ге­роя, и в ас­та­фь­ев­ском ро­ма­не, «вка­тив­шись го­ря­чим ко­лоб­ком на кры­ши», вдруг «при­ос­та­но­ви­ло свой ход», что­бы за­тем «слил­ся не­бес­ный огонь с си­я­ни­ем мед­ных труб». На это сол­неч­ное бла­го­сло­ве­ние, да­ю­щее ча­е­мое со­еди­не­ние си­лы не­бес­ной и зем­ной, иде­аль­но­го ду­хов­но­го из­ме­ре­ния и за­щи­ты зем­ной ро­ди­ны, ре­зо­ни­ру­ют зву­ки рус­ско­го во­ен­но­го мар­ша, обо­зна­ча­ю­щие со­бой об­ре­те­ние па­т­ри­о­тиз­ма ино­го ро­да, не­же­ли со­вет­ский. Под зву­ки мар­ша пер­вая ро­та дви­ну­лась «сна­ча­ла не вступ но­гой, но с каж­дым ша­гом все уве­рен­ней, все сла­жен­ней», имен­но «в лад <...> орке­с­т­ру».

Встре­чен­ная ба­ба с пу­с­ты­ми ве­д­ра­ми, пред­ска­зы­ва­ю­щая сво­им по­яв­ле­ни­ем фи­зи­че­с­кую ги­бель «во­ин­ст­ва», за­тем

раз­ма­ши­с­то, буд­то в хлеб­ном по­ле сея зер­но, ис­то­во кре­с­ти­ла вой­ско вос­лед — каж­дую ро­ту, каж­дый взвод, каж­до­го сол­да­та осе­ня­ла кре­ст­ным зна­ме­ни­ем <...> по за­ве­там от­цов, де­дов и ца­ря не­бес­но­го.

В этом по­след­нем, са­мом важ­ном — без­молв­ном — на­пут­ст­вии то­же, не­со­мнен­но, при­сут­ст­ву­ет ды­ха­ние гря­ду­щей фи­зи­че­с­кой смер­ти. «Зер­но» долж­но уме­реть, что­бы за­тем вос­крес­нуть.

В «По­сле­сло­вии» же «зер­но» не толь­ко не вос­кре­са­ет в сле­ду­ю­щем за «бра­ти­ка­ми–сол­да­ти­ка­ми из двад­цать пер­во­го пол­ка» по­ко­ле­нии, но и, «пад­ши в зем­лю», не при­но­сит «пло­да» во­об­ще. По край­ней ме­ре, фи­наль­ное по­ру­га­ние «граж­да­на­ми род­но­го оте­че­ст­ва» все­го свя­то­го не­о­жи­дан­но — в кон­це пер­вой кни­ги ас­та­фь­ев­ско­го ро­ма­на — за­глу­ша­ет и зву­ки во­ен­но­го мар­ша. Раз­би­ва­ю­щие «фо­на­ри ака­де­ми­че­с­ко­го пля­жа» вы­хо­дя­щие из «без­ве­ст­ных могил» слу­жи­вые, толь­ко этим и «на­по­ми­на­ют о се­бе и сво­ей доле <...> спа­сен­ным от фа­шиз­ма граж­да­нам род­но­го оте­че­ст­ва, забыв­шим и се­бя, и нас, все свя­тое на этой зем­ле по­ру­гав­шим». Мож­но ска­зать, что по­ру­га­ние — это по­след­нее, по­смерт­ное про­кля­тие от «под­лой со­вет­ской ари­с­то­кра­тии», в сво­ем ака­де­ми­че­с­ком бла­го­по­лу­чии слов­но ох­ра­ня­е­мой вы­полз­ши­ми из зем­ли про­бу­див­ши­ми­ся зме­я­ми — «рас­сер­жен­ны­ми ко­б­ра­ми с раз­ду­ты­ми ше­я­ми», с ко­то­ры­ми про­дол­жа­ет борь­бу — по ту сто­ро­ну жиз­ни — ушед­шая рать.

Зна­чит ли это, что, по Ас­та­фь­е­ву, змей–са­та­на, од­наж­ды уже по­срам­лен­ный, впол­не тор­же­ст­ву­ет ны­не?

[1] Меж­ду тем, в жур­наль­ном ва­ри­ан­те этой гла­вы, опуб­ли­ко­ван­ном в 4–м но­ме­ре «Но­вого мира» за 1994 год, кри­ти­ки са­мых раз­ных на­прав­ле­ний (пе­ча­та­ю­щи­е­ся как в «Зна­ме­ни» и «Друж­бе на­ро­дов», так и в «Мо­ло­дой гвар­дии») увиде­ли — в со­от­вет­ст­вии с той или иной соб­ст­вен­ной ан­га­жи­ро­ван­но­с­тью — не­кую кра­мо­лу, осо­бо опас­ную как раз в си­лу не сов­сем по­нят­ной им пуб­ли­ци­с­ти­чес­кой на­прав­лен­но­с­ти, ко­то­рую они и пы­та­лись тща­тель­но «вы­чис­лить». В ре­зуль­та­те ста­тья, име­ю­щая жур­наль­ный под­за­го­ло­вок «Со­вре­мен­ный ро­ман в контек­с­те рус­ской ду­хов­ной тра­ди­ции», бы­ла по­ме­ще­на в со­вер­шен­но иной «кон­текст» — чи­с­то по­ли­ти­че­с­кий. По­это­му сло­вес­ные фор­му­ли­ров­ки на­ших, ка­за­лось бы, со­вер­шен­но раз­ных по убеж­де­ни­ям, оп­по­нен­тов име­ют на са­мом де­ле ге­не­ти­че­с­кое род­ст­во по ли­нии «со­вет­ско­с­ти», про­явив­ше­е­ся, к при­ме­ру, в опа­се­нии за чи­с­то­ту «ге­не­раль­ной ли­нии» то­го жур­на­ла, ко­то­рый и от­ва­жил­ся опуб­ли­ко­вать на­шу ра­бо­ту (Ср.: «Не вся­кая пуб­ли­ка­ция долж­на сви­де­тель­ст­во­вать о «ли­нии» жур­на­ла — ста­тья о за­ме­ча­тель­ном, но не с еди­но­душ­ным вос­тор­гом встре­чен­ном ро­ма­не Ас­та­фь­е­ва <...> та­ким сви­де­тель­ст­вом быть обя­за­на. Она (т. е. на­ша ра­бо­та. — И. Е.) и вос­при­ни­ма­ет­ся (не­за­ви­си­мо от во­ли ав­то­ра и ре­дак­ции) как про­грамм­ная». — Нем­зер А. Сказ­ка о по­те­рян­ной кри­ти­ке // Друж­ба на­ро­дов. 1994. № 8. С. 164). Тот же кри­тик, до­ка­зы­вая свою мысль, что «до­ве­рять столь от­вет­ст­вен­ное де­ло», как на­пи­са­ние «про­грамм­ной» ра­бо­ты, сле­ду­ет ав­то­рам бо­лее иде­о­ло­ги­че­с­ки про­ве­рен­ным — та­ким, как он сам (ука­зы­ва­ет­ся на соб­ст­вен­ную га­зет­ную ста­тью), ин­кри­ми­ни­ру­ет нам од­но­вре­мен­но «ри­ту­аль­ный ан­ти­ком­му­низм» и «на­ци­о­нал–боль­ше­вист­скую ис­те­рию» (Там же). Ав­тор дру­гих «по­ле­ми­че­с­ких за­ме­ток» на де­ся­ти стра­ни­цах, при­вле­кая «фрей­дист­ские» тол­ко­ва­ния, объ­яс­ня­ет чи­та­те­лям жур­на­ла, что «И. Еса­у­лов не толь­ко яро­ст­ный про­тив­ник пра­ви­те­лей Со­вет­ской стра­ны — пар­тий­ной и го­судар­ст­вен­ной но­мен­к­ла­ту­ры. Ему не­на­ви­ст­на и ин­тел­ли­ген­ция». Но в этом же аб­за­це «за­ме­ток» бди­тель­ный кри­тик до­бав­ля­ет (на вся­кий слу­чай), что «И. Еса­у­лов со­мк­нул­ся с «бе­са­ми»–боль­ше­ви­ка­ми…» (Ла­за­рев Л. Бы­лое и небылицы // Зна­мя. 1994. № 10. С. 190). По­сколь­ку оче­вид­но, что ха­рак­тер воз­ра­же­ний оп­ре­де­ля­ет­ся об­щим низ­ким уров­нем жур­наль­ных дис­кус­сий пост­со­вет­ско­го вре­ме­ни — с унас­ле­до­ван­ным от пред­ше­ст­вен­ни­ков же­ла­ни­ем лю­бы­ми ме­то­да­ми «дис­кре­ди­ти­ро­вать» и «унич­то­жить» чу­жое ина­ко­мыс­лие, по­ле­ми­ка с наши­ми ува­жа­е­мы­ми оп­по­нен­та­ми пред­став­ля­ет­ся со­вер­шен­но из­лиш­ней.

[2] По­дроб­нее см.: Еса­у­лов И. А. К раз­гра­ни­че­нию по­ня­тий це­ло­ст­но­с­ти и за­вер­шен­но­с­ти // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. Кемерово, 1988. С. 15–22.

[3] Текст ци­ти­ру­ет­ся по из­да­нию: Ас­та­фь­ев В. Про­кля­ты и уби­ты // Но­вый мир. 1992. № 10–12.

[4] Текст ци­ти­рут­ся по из­да­нию: Со­лже­ни­цын А. И. Пье­сы. М., 1990. С. 7–124.

[5] Бах­тин М. М. Эс­те­ти­ка сло­вес­но­го твор­че­ст­ва. С. 331.

[6] Текст ци­ти­ру­ет­ся по из­да­нию: Не­кра­сов В. Маленькая печальная повесть: Проза разных лет. М., 1990. С. 5–188.

[7] См. по­след­нюю гла­ву на­шей ра­бо­ты.

[8] Текст ци­ти­ру­ет­ся по из­да­нию: Оку­д­жа­ва Б. Будь здо­ров, шко­ляр // Та­рус­ские стра­ни­цы. Калуга, 1961. С. 50–75.

[9] Бах­тин М. М. Твор­че­ст­во Фран­суа Раб­ле и на­род­ная куль­ту­ра сред­не­ве­ко­вья и Ре­нес­сан­са. С. 45.

[10] Текст ци­ти­ру­ет­ся по из­да­нию: Ку­роч­кин В. На вой­не как на вой­не. Л., 1975.

[11] Тек­с­ты ци­ти­ру­ют­ся по из­да­нию: Во­ро­бь­ев К. Крик. По­ве­с­ти. Виль­нюс, 1976.

[12] Текст ци­ти­ру­ет­ся по из­да­нию: Бал­тер Б. До сви­да­ния, маль­чи­ки! М., 1978.

[13] Ср. ав­то­ри­тет­ное и по­ка­ян­ное сви­де­тель­ст­во: «Мно­гие из нас по­ве­ри­ли в не­из­беж­ность, а дру­гие в це­ле­со­об­раз­ность про­ис­хо­дя­ще­го <...> Я ут­верж­даю, что все мы, го­род в боль­шей сте­пе­ни, чем де­рев­ня, на­хо­ди­лись в со­сто­я­нии, близ­ком к гип­но­ти­че­с­ко­му сну. Нам дей­ст­ви­тель­но вну­ши­ли, что мы во­шли в но­вую эру и нам ос­та­ет­ся толь­ко под­чи­нить­ся ис­то­ри­че­с­кой не­об­хо­ди­мо­с­ти… Про­по­ведь ис­то­ри­че­с­ко­го де­тер­ми­низ­ма ли­ша­ла нас во­ли и сво­бод­но­го суж­де­ния. Тем, кто еще со­мне­вал­ся, мы сме­я­лись в гла­за и са­ми до­вер­ша­ли де­ло га­зет…» (Ман­дель­ш­там Н. Я. Вос­по­ми­на­ния. Нью–Йорк, 1970. С. 47). Од­на­ко, как по­ка­за­ли кро­ва­вые со­бы­тия осе­ни 1993 го­да в Моск­ве, су­ще­ст­ву­ет слов­но не­кая мен­таль­ная пред­рас­по­ло­жен­ность к «гип­но­ти­че­с­ко­му сну», рав­но и при­вер­жен­но­с­ти ис­то­ри­че­с­ко­му де­тер­ми­низ­му. При этом не име­ет су­ще­ст­вен­но­го зна­че­ния, «ком­му­ни­с­ти­че­с­кая», ли­бо «ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­кая» идея ле­жит в ос­но­ве при­ни­ма­е­мо­го «де­тер­ми­низ­ма». Го­раз­до бо­лее лю­бо­пыт­на в на­уч­ном от­но­ше­нии са­ма при­ро­да по­дав­ля­ю­щей лич­ность кор­по­ра­тив­ной со­ли­дар­но­с­ти, ко­то­рой до­вер­ша­ет­ся, а ино­гда и пред­ше­ст­ву­ет «де­ло га­зет», а так­же мо­ти­ва­ции осо­бой аг­рес­сив­но­с­ти в по­дав­ле­нии ина­ко­мыс­лия, ис­сту­па­ю­ще­го за пре­де­лы это­го кор­по­ра­тив­но­го, уси­лен­но на­вя­зы­ва­е­мо­го «об­ще­ст­вен­но­го мне­ния». Сам ме­ха­низм ма­ни­пу­ля­ции до­воль­но ба­на­лен и за­клю­ча­ет­ся в под­ме­не пред­ме­та: по­тен­ци­аль­ная опас­ность, ис­хо­дя­щая от вра­га, в об­ра­ба­ты­ва­е­мом мас­со­вом со­зна­нии при­зва­на за­ме­с­тить ре­аль­ный про­из­вол, ре­аль­ное на­си­лие. Дей­ст­ви­тель­ная «ви­на» вра­га, как и ин­ди­ви­ду­аль­ное за­пол­не­ние этой струк­тур­но оп­ре­де­лен­ной по­зи­ции не­су­ще­ст­вен­ны: для «спло­че­ния» важ­на са­ма идея от­тал­ки­ва­ния.

[14] На­до за­ме­тить, что Ко­мис­сия при ЦК КПСС су­ме­ла объ­ек­тив­но ра­зо­брать­ся в бы­лых ком­му­ни­с­ти­че­с­ких за­слу­гах «пла­мен­ных ре­во­лю­ци­о­не­ров», вос­ста­нав­ли­вая в пар­тии кро­ва­вых де­я­те­лей за­ри ком­му­низ­ма про­сто спи­с­ка­ми. Но не яв­ля­ет­ся ли кла­но­вая ре­а­би­ли­та­ция «сво­их» луч­шим и на­деж­ней­шим до­ка­за­тель­ст­вом их ви­ны пе­ред це­лым — Рос­си­ей и на­ро­дом этой стра­ны? На­сто­я­щим до­ка­за­тель­ст­вом — в от­ли­чие от сфа­б­ри­ко­ван­ных ста­лин­ски­ми со­ко­ла­ми пра­во­су­дия до­ка­за­тельств — их ми­фи­че­с­кой ви­ны пе­ред пар­ти­ей и со­вет­ским го­су­дар­ст­вом…